От этих воспоминаний приятные ощущения в клиторепритупились. И сколько бы Надя ни тормошила его, он больше не пульсировал.Удовольствие сменилось болью. Ничего не дало и введение во влагалище пальцев.Тело стало чужим. Радость покинула его.
Раздраженная и неудовлетворенная, Надя открыла глаза и,взглянув в зеркало, стянула мокрую комбинацию. Набухшие груди болели, началакружиться голова.
– К черту такую жизнь! – в сердцах воскликнула онаи пошла в ванную принимать душ.
Глава 2
Маленький выставочный зал был переполнен. Посетители почтикасались холстов, расставленных вдоль стен, и рассмотреть картины былонепросто. Как ни странно, люди, пришедшие сюда, и не стремились к этому, потомучто главное для них было потусоваться в богемной среде, пообщаться с критиками,журналистами и членами художественного совета. Публика сплетничала, зубоскалилаи, навострив уши, ловила последние новости из жизни творцов. Шампанское лилосьрекой, изящные официантки в коротких форменных юбочках разносили гостямтарталетки, подогретые столько раз, что они растаяли и накрепко прилипли кбумажкам, которыми были обернуты.
Надя сразу же разглядела в толпе Джека Гамильтона. Он прочноотвоевал угол зала и всем своим видом демонстрировал наседавшим на негопоклонникам и репортерам, что сохранит это пространство за собой. Анджела несолгала, он был действительно привлекательный мужчина, хотя и не стольдемонически сексуальный, каким его описала ей подруга.
Какая-то грудастая толстуха в платье апельсинового цветабесцеремонно вторглась на его личную территорию, отвоеванную с огромным трудом,и прижала бюстом к стене. Надя с интересом наблюдала, как она что-то говоритему, сопровождая свой монолог энергичными жестами. Художник время от временивстряхивал головой, увенчанной шапкой густых кудрявых черных волос, пытаясьотправить на место непослушную прядь, падающую на его кустистые брови, исверкая темно-карими глазами, преисполненными вселенской мудрости и печали.
Высокий и физически сильный, он держался снепосредственностью и элегантностью уверенного в себе здорового человека, нелишенного самодовольства.
Надя извинилась перед случайными собеседниками и сталапроталкиваться к нему, стараясь не задеть рукой или плечом чей-то стакан свином или бумажную тарелочку с закуской. Гамильтон вопросительно вскинул брови.Она поймала себя на том, что сама точно не знает, чего хочет.
Между тем его грудастая поклонница с энтузиазмом продолжалатараторить, не замечая, что художник ее не слушает.
– Вот почему я рассматриваю эти вещи с позиции формы, ане содержания. Вы согласны? Ах, Боже мой! Это же Патрик! Вы знакомы с ПатрикомПроктором? Он душка, не так ли?
– Вы правы, – равнодушно кивнул Джек.
– Я обязана его поприветствовать. Извините!
Толстуха отчалила, и ее место заняла Надя. Она представиласьхудожнику, он без особой радости ответил:
– Привет!
– Вы довольны? – спросила она.
– Доволен? Чем? – переспросил он.
– Вашей выставкой!
– Вы видели мою фотографию в каталоге?
– Да.
– Может быть, все же в «Санди таймс»?
– Нет.
– Слава Богу! Из-за этой проклятой заметки я лишилсяпокоя.
– Я знаю.
– Я сожалею, что допустил это.
– Почему?
– Это неосмотрительный поступок, чреватый непредсказуемымипоследствиями. Но чем я могу быть вам полезен? Только, пожалуйста, не задавайтемне дурацких вопросов о моих взглядах на творчество и не допытывайтесь, почемуя рисую только маслом и где нахожу натурщиц. Если бы я мог объяснить то, что делаю,словами, я бы не рисовал.
– Я хотела поговорить с вами не об этом!
– Нет? Тогда о чем?
Надя смутилась: не могла же она признаться, что он ейпонравился как мужчина!
– Я просто собиралась сказать, что ваши работы потряслименя до глубины души, – выпалила она первое, что взбрело в голову.
– Значит, вы их видели не только в каталоге?
– Да!
– Сомневаюсь! Здесь их рассмотреть невозможно.
– Я сотрудница фирмы, которая содержит эту галерею,поэтому видела ваши картины на предварительном просмотре на прошлой неделе.
– В таком случае извините! – Художник смягчился и,улыбнувшись, добавил: – Не сердитесь, я ненавижу подобные сборища. Носогласитесь, что бывает дьявольски обидно, когда видишь, что фактически никомунет дела до твоих работ, на которые ты потратил три года жизни, пытаясь донестичто-то до людей.
– Я внимательно рассмотрела ваши картины. Они мнепонравились. Вы прекрасный художник.
Надя не кривила душой. Картины Гамильтона действительноотличались выразительностью и четкостью деталей. Он рисовал почти сфотографической точностью. Но при этом привносил в картину свое настроение,индивидуальное видение отображаемого мира, заставляя пытливого зрителя думать исопереживать.
– Вы разбираетесь в живописи? Чего вы ждете отпроизведения искусства? – спросил он с оттенком недоверия, словно пытаясьубедить себя в том, что здесь его никто не способен понять.
– Я жду от живописи отклика на свои мироощущения ивсегда чувствую, затрагивает картина мои потайные струны или нет, – неморгнув глазом ответила Надя.
– И мои картины действительно вас потрясли?
– Во всяком случае, две из них.
– В самом деле? И какие же именно?
– «Женщина в терракотовом платье» и «Мать и сын».
Джек Гамильтон посмотрел ей в глаза, улыбнулся и залилсясчастливым смехом, радуясь тому, что она успешно прошла проверку и отныне можетрассчитывать на его уважение.
– Вы совершенно правы! Все остальные работы – мазня! Ноэти две – настоящие шедевры! Я хотел бы вас угостить, – сказал он,парализуя ее взглядом.
– Спасибо, я не хочу.
– В таком случае, Надя…
Он не договорил, но она почувствовала, как замерло у неесердце, наполнившись симпатией и влечением к этому необыкновенному мужчине. Ейстало пронзительно ясно, как нужно действовать, и она непринужденно спросила:
– Вы же не собираетесь со мной переспать?
Он снова обнажил ровные жемчужно-белые зубы и тихо сказал:
– Я бы с удовольствием!
Сердце Нади затрепетало, как птичка в клетке. Да что онасебе позволяет? Что на нее сегодня нашло? Все это скверное влияние Анджелы: скем поведешься, от того и наберешься! Но она ни о чем не жалела, почувствовавнеобыкновенную легкость, словно бы вдруг избавилась от тяжких оков.
