Пин стоял, окруженный шепчущейся и шушукающей толпой соседей, ошеломленный случившимся, не в силах произнести ни слова, а со всех сторон продолжали раздаваться все новые обвинения. Душа его наполнялась ненавистью к этим людям, пронырливым и коварным, сыпавшим ехидные замечания. Впрочем, мальчик и прежде прекрасно знал, как они относятся к отцу. Скрыть это было бы невозможно, как невозможно спрятать их длинные, горбатые носы или косые глаза, криво сидящие на уродливых лицах. Пин очень рано смекнул, что слеплен из другого теста. Детвора, жившая на той же улице, жестоко дразнила его, потому что мать Пина происходила из богатой семьи и потому что, когда она говорила, голос ее был по-северному мягок и мелодичен, а не скрипуч и резок, как у южан. Но сильнее всего людей бесило, что семейство Карпью притворяется, будто они не богаче прочих — такие же нищие оборванцы. «Вот уж дудки! — восклицали соседи. — Невозможно, чтобы у дамы с такими манерами и воспитанием не было денег. Да и зачем бы в таком случае Оскару Карпью жениться на ней?» А визиты дядюшки Фабиана только подливали масла в огонь: он всегда заявлялся разодетый в пух и прах (хоть в карманах у него не было ни гроша). Снова и снова приходилось Оскару давать ему от ворот поворот. «Нам нечем с тобой делиться», — говорил он.
Издевательства не прекратились даже после того, как мать Пина умерла. Случилось это в прошлом году. Тогда соседи опять затаили на Оскара зло — на сей раз потому, что он не поделился с ними богатым наследством. И напрасно Оскар снова и снова повторял: «Не было никакого наследства. Вы же знаете, я обычный плотник. У нас нет ни гроша за душой».
Соседи так и не поверили. А теперь, когда умер Фабиан, когда его убили, все опять тычут пальцем в сторону Оскара Карпью. Всю следующую неделю Пин денно и нощно рыскал по улицам города в надежде отыскать отца, но безрезультатно: Оскар бесследно пропал, не оставив сыну даже весточки. А еще через неделю Пину пришлось съехать с квартиры. В одиночку он не мог заработать достаточно денег, чтобы платить за такое жилье, да к тому же никто больше не желал терпеть его пребывание. Целых десять дней, которые дались мальчику очень нелегко, провел он в поисках хоть какой-то работы. В конце концов его принял на службу мистер Гофридус. Тогда Пин смог, по крайней мере, снять каморку у Бертона — хотя теперь он только и мечтал, как бы съехать оттуда…
Пин поежился. Большая снежинка, упавшая за ворот куртки, вернула мальчика к действительности. Услышав, как часы пробили очередную четверть часа, он вскочил на ноги.
— Я должен идти, мама, — сказал он. — Мне нельзя опаздывать к мистеру Гофридусу, а не то он найдет вместо меня другого мальчика. Он говорит, желающих пруд пруди. Думаю, так и есть. В этом городе люди на все согласны ради денег. Я больше не буду пропадать так надолго. Честное слово.
Он нежно коснулся креста, отвернулся и бегом кинулся к кладбищенским воротам, ловко лавируя между могилами. Так он бежал всю дорогу до Скорбного переулка и, запыхавшись, остановился под вывеской, на которой значилось:
Годдфри Гофридус
ГРОБОВЫХ И МОГИЛЬНЫХ ДЕЛ МАСТЕР
ГЛАВА 4
Годдфри Гофридус
В этом городе, где само рождение уже рассматривалось как первый шаг к смерти, Годдфри Гофридус, гробовщик и могильщик, состоял с нею в куда более близких отношениях, чем большинство людей.
Ремесло гробовщика всегда считалось весьма прибыльным, ибо недостатка в клиентах не бывало. Однако нельзя сказать, чтобы Годдфри всегда мечтал о столь обильном и близком общении с покойниками. Дело в том, что пятнадцати лет от роду он был сражен каким-то таинственным недугом, который почти на три месяца лишил его способности двигаться и говорить. Все три месяца юноша пролежал в постели ничком. Но уже через неделю его родители поняли, что их сын может остаться в таком состоянии навсегда, а потому почли за лучшее жить дальше как ни в чем не бывало.
Утратив почти все способности, за исключением мыслительной (а можно представить себе, что за мысли лезли ему в голову в те ужасные месяцы!), однажды ночью, вконец изнуренный мучительной пыткой, Годдфри уснул — и больше не просыпался. На третий день мать окончательно уверилась, что сын мертв. Она позвала мужа в комнату Годдфри, и в течение десяти минут оба родителя молча стояли, склонившись над сыном. «По-моему, умер», — сказал мистер Гофридус. Они позвали соседа, чтобы тот подтвердил факт смерти (врача вызывать было слишком накладно), и организовали похороны.
К счастью для Годдфри, как нередко бывало в те времена, могильщик оказался весьма нечистоплотным типом: он втихаря продал по-прежнему неподвижное тело юноши в Урбс-Умидскую школу анатомии и хирургии, а похоронил гроб, набитый песком. Проспав четыре дня кряду и как следует отдохнув, на пятый день Годдфри открыл глаза и обнаружил, что лежит распластанный на хирургическом столе в анатомическом театре. Над головой юноши был занесен сияющий скальпель, и хирург как раз собирался погрузить лезвие ему в грудь (как ни странно, больше всего в память Годдфри врезался этот блик на поверхности лезвия, и многие годы спустя похожее мерцание света на металле вызывало у него неприятные воспоминания). Это зрелище заставило Годдфри собрать по капле все силы, которые остались еще в его теле, — их хватило, чтобы издать слабый свист.
— А труп-то, похоже, живой! — крикнул кто-то из аудитории, некий студент-медик, известный своей привычкой констатировать очевидное.
Годдфри возвратили домой, к убитым горем родителям, которые хоть и не поняли, каким образом их отпрыску удалось проделать путь из могилы до хирургического стола, но встретили воскресшее чадо с распростертыми объятиями. Конечно, они полагали, что сыну предстоит совсем иной путь, но теперь решили, что лучше об этом особенно не задумываться, и через пару дней жизнь Годдфри возвратилась на круги своя.
Хотя, конечно, не совсем. Странная болезнь оставила на память о себе одно неприятное последствие — паралич лица. Бедняга Годдфри мог лишь отчасти пользоваться своими лицевыми мышцами, поэтому на лице его навсегда застыло одно и то же (сонное) выражение. Он не мог больше ни улыбаться, ни хмуриться, ни смеяться или плакать — по крайней мере так, чтобы это было видно со стороны, — и говорил только сквозь сжатые зубы.
И вот, чудесным образом избежав гибели под хирургическим скальпелем, юный Годдфри твердо решил, что ни один человек больше не должен пройти через те испытания, что выпали на его долю. Он подался в ученики к владельцу местного похоронного бюро, а когда хозяин скончался, унаследовал его дело. Всего лишь за пару лет Годдфри Гофридус прослыл на всю округу как человек надежный, который ни за что на свете не похоронит живого. А все потому, что главной его задачей, на решение которой тратилось больше всего времени и усилий, было удостовериться в полной и несомненной безжизненности подопечных.
Возможно, на первый взгляд это покажется довольно нелепым, однако не следует забывать, что события, о которых здесь идет речь, произошли в те дни, когда определить, действительно ли человек перешел в мир иной, было не так-то просто. Даже врачи мало что могли сделать — разве только проверить, не мутнеет ли зеркало от дыхания, или попытаться нащупать пульс, который нередко бывает слабым и незаметным. В те ужасные дни, лежа без движения будто бы в бессознательном состоянии, бедняга Годдфри снова и снова возвращался к мысли о том, как чудесно было бы, если бы кто-нибудь изобрел какую-нибудь машину, механизм или инструмент, с помощью которого можно было бы определить, жив он еще или нет, — тогда ему не пришлось бы так сильно страдать. И тогда он дал клятву, что если однажды воскреснет, то непременно возьмет на себя эту роль, станет тем самым изобретателем.
