— Серафим, сколько можно спать? — крикнул в открытое окно дед Тудор, живший по соседству бобылем. — Выходи на работу, бездельник ты этакий!
Серафим, деда Тудора любивший, — тот очень помог общением и советом в тяжкую пору ухода жены, — встал, откинул перину и вышел во двор. Похмельное солнце нетвердо пошатывалось по углам горизонта, высвечивая съежившуюся от холодов землю. Скорчилась, словно младенец в утробе матери, подумал Серафим. И сжал зубы. Ведь детей у них с Марчикой так и не было…
— Плевать, — нехотя проговорил он под осуждающим взглядом деда Тудора, — и на работу, и на то, что вчера лишнего принял. Плевать, и все тут. Я все равно в Италию уеду. А здесь пускай все горит синим пламенем! Пусть рушится это хозяйство.
Дед продолжал с осуждением глядеть на Серафима, а тот, ежась плечами, споласкивал лицо и тело промерзшей за ночь водой. Делать так его научил отец. Ставишь ведро с колодезной водой на ночь во дворе, и за ночь холод все микробы, всю гадость в ней убивает, да льдом стягивает, говорил батюшка. А то, что не замерзло, да на дно ведра не выпало, и есть — Живая вода. Умывайся такой, да полощи зубы, и пять раз по двадцать лет сносу им не будет. Пей ее, и в сердце твоем прорастут цветы, обливай ей тело, и оно зазеленеет и потянется вверх, словно рослый молодой тополь… Серафим встряхнулся и сплюнул, вспомнив гнилые зубы сорокалетнего отца, его согбенную спину и вечную самокрутку с ужасно дымливым молдавским табаком. Правда, папенька всегда говорил, что его убила тяжелая работа на земле. И поэтому, учил он сына:
— Никогда не отдавай себя земле весь до остатка. Думай о том, как выбраться отсюда.
Вот Серафим и придумал. В Италию, в Италию. В страну, где на улицах всегда чисто, где люди доброжелательны и улыбчивы, где не тяжкой работой можно получить в месяц столько, сколько в Молдавии за три года на земле денег не сделаешь, где земля ароматная, словно приправы для их макарон, где море солоноватое, теплое и жгучее, как пот женщины, на которой лежишь, где…
— Пускай рушится, говоришь?! — осуждающе поджал губы дед Тудор. — Да оно, видно, послушалось тебя, твой хозяйство. Оно, видно, человечьим разумом смекает!
Серафим огляделся и невольно улыбнулся. Хозяйство и вправду выглядело, как после набега турок. Забор вокруг дома давно уже стал похож на челюсть отца Серафима: колышки где торчали, а где нет. И стыдливые попытки хозяина прикрыть бреши в заборе кустами, столь действенные летом, зимой терпели полное фиаско: листва облетала, и забор выглядел еще жальче. За домом, с той стороны, где был черный вход, росли неухоженные яблони. Маленький свинарник на трех-четырех хрюшек давно уж пустовал. Иногда Серафим, приходя домой пьяным и будучи не в состоянии попасть ключом в замок, ложился там и похрапывал, греясь полуистлевшей соломой, в которую когда-то зарывались свиньи. Серафиму казалось, что солома хранит тепло свинских тел, как его пуховое одеяло до сих пор сохраняет жар ляжек его распутной жены, Марчики. Но из-за странной слабости и неги, охватывавших его тело всякий раз, стоило ему прижаться к этой перине, выкинуть ее Серафим не решился. Обычно еще во дворе было полно, по колено! грязи, и Серафим в плохую погоду расхаживал по камням, которые разбросал там и сям возле дома.
— Это его этот, как его… — смеялся, кривя тонкие губы, старик Тудор, бывший куда умнее, чем пытался выглядеть, — молдавский Стоунхедж! А наш Серафим — егойный друид, растак его!
К счастью, сейчас земля не была раскисшей. Она замерзла и скрючилась, словно замерзший беспризорный ребенок на вокзале, и будто просила взять себя в руки и погреть дыханием.
— Земля работы просит! — буркнул от забора внимательный дед Тудор и спросил. — Так собрался ты, наконец? Италия Италией, а без кочерыжек не видать нам тепла…
Серафим послушно закончил утренний туалет, набросил на себя клетчатую, как у ковбоя, рубашку и пошел за велосипедом Тудора, бурча что-то на ходу.
— Спрягаю глаголы, — снова нехотя признался он, уловив удивленный взгляд старика, — а как же? Языковой практики нет, так хоть грамматику назубок выучу.
Дед, покачав головой, ничего не ответил и стал нажимать на педали все сильнее. Гул послышался громче. Заинтересованные Тудор с Серафимом ускорили шаг и езду и вышли, наконец, на край села. Здесь, за последним домом на небольшом, с пару квадратных километров, плато, они увидели двадцать сельчан… выстроившихся возле небольшой, но настоящей трибуны! На ней стоял приятель Серафима, Никита Ткач, и дирижировал. При каждом взмахе руки он что-то выкрикивал, после чего собравшиеся проговаривали хором несколько фраз. Причем, что было удивительно, — поскольку остатки сельской библиотеки пропали под снегом, ветрами, палящим солнцем и дождем еще лет десять назад, — каждый держал в руке по книжке! По целой и новой на вид книжке! Было понятно, что творится какая-то непонятная чертовщина…
Серафим еле успел подхватить подмышки Тудора, буквально выпавшего из велосипеда, и мужчины, — старый и молодой, — застыли в изумлении. А рядом с ними лежал, скрючившись, как старая молдавская акация, велосипед, и колеса его крутились, пустым своим верчением напоминая серому небу гончарный круг…
— Камень, — кричал Никита Ткач, — это…
— Снаряд для игры, — ревел хор, поглядывая в книги, — весом 19,960 килограмма и диаметром 31 сантиметр!
— Внимание! — поднял руку Ткач. — Именно 31, а не тридцать, или, к примеру, двадцать девять! Будьте внимательны к мелочам, ясно?
— Ясно!!!
— Продолжаем, — орал Ткач. — Дом. Что есть дом?
— Дом есть круг диаметром 3,6 метра, в который ставятся камни, — дружно отлаяли собравшиеся.
— Энд? — вопрошал Никита с интонацией автора Апокалипсиса.
— Та часть игры, — скандировали слушатели, — в течение которой команды поочередно запускают 16 камней. Игра состоит из 10 эндов!
— Что есть скип? — каверзно вопрошал Никита, зажмурившись.
— Не что, а кто! — укоризненно и хором поправляли своего главу толпившиеся у трибуны сельчане. — Скип есть капитан команды, ведущий игру.
— А вице-скип? — задавал совсем уж легкий вопрос Никита. — Есть что?
— Не что, а кто! — опять укоризненно, и, конечно, хором ответствовали собравшиеся. — Это игрок, как правило, стоящий на другом конце дорожки, за домом, и помогающий скипу вести игру!
В раскрытые рты ничего не понимающих Серафима и деда Тудора залетели по два жаворонка, и, сплетя по гнезду, снесли там яйца. Оставив птенцов пищать, птицы улетели в остывающее поле за пропитанием. Колеса упавшего велосипеда все крутились. Никита Ткач, уловив боковым зрением сторонних наблюдателей, приосанился. Люди глядели на него с обожанием. Со стороны все это напоминало сборище первых христиан, слушающих своего пророка или апостола и повторяющих за ним. Да это и были первые христиане. И Никита благовествовал им о граде божьем. Вернее, о способе туда попасть.
— Делаем перерыв для терминов, — кричал он, свесившись с трибуны, — и слушаем, что я скажу. Запомните, попасть в Италию через туристическую фирму, гиблое дело. На жуликов нарвемся, как в прошлый раз, и снова потратим огромные деньги! Которых, кстати, у нас нет. Так ведь?!
