Лупу решил, что это добрый знак, и успокоился.
* * *
В октябре настала пора умирать. Серафим, опустошенный после гибели друга своего, Василия, сожжения деда Тудора и измены Никиты Ткача, очень долго отлеживался в заброшенном доме. Напоминал он себе вампира, который отошел от злых дел и коротает нескончаемый век вдали от всего, даже от крови. Просто валялся на шерстяном одеяле, нечесаном, как голова Серафима, да изредка выходил во двор по ветру. Телевизор Серафим не смотрел, поэтому ничего не знал ни о гибели Еврограда, ни о таинственном исчезновении отца Паисия. Не знал он, что Министерство иностранных дел Молдавии предложило Митрополии Молдавской канонизировать отца Паисия, как «ревностного сторонника европейских ценностей и борца за европейскую интеграцию». Не слышал, как в окрестных церквях провозгласили, что отец Паисий был взят прямо на небо, и там, в небесной Италии, коротает сейчас дни, наслаждаясь пением ангелов. Не было новостей в жизни Серафима. Ничего не было.
Он просто лежал на одеяле, прикрывшись другим одеялом, и, тупо глядя в побеленную десять лет назад стену, пересчитывал раны, нанесенные ему мечтой. Серафим понимал, что, погнавшись за Италией, потерял все. Василия, который мог бы стать ему другом, деда Тудора, которой заменил бы ему отца, Стелу, жарко хотевшую отдать ему тело свое и душу. В то же время, отчетливо понимал Серафим, он и не стремиться в Италию не мог, потому что здесь, на родине, его все равно ожидали нищета, беспросветность и отчаяние. Изредка Серафим слышал, как в дом кто-то заходит, и закрывал глаза, упорно не желая никого видеть. Посетитель ставил на стол еду и тихо уходил. Серафим понимал, что это Стелла, которая в него влюблена и которой он не мог простить самоучитель норвежского языка…
Время его ушло, понимал Серафим, и пора умирать. Поэтому к еде не притрагивался. Так шло время, и как-то на подушке с головой Серафима лег прикорнуть желтый лист. Серафим подумал, что желтизна у них, листьев, как у людей седина.
— А ты-то из-за чего состарился, и тебя кто предал, — спросил он лист, — и где твои мечты сейчас плачут, бедняга?
А потом бережно взял лист и вынес его во двор. Тут-то и раздались взрывы на окраине Ларги. Село, разбитое на вершине склонившегося к реке холма, обстреливала артиллерия Национальной армии Молдавии. К счастью, поначалу артиллеристы пристреливались. Поэтому ряд снарядов лег за Ларгой, после чего кусок земли, на котором она лежит, медленно пополз к воде.
Потом Ларга сошла на воду, как корабль, и поплыла.
Серафим, не веря глазам своим, дрожащими руками положил лист на землю и огляделся. Село правда плыло. Небо над ним ползло медленно, и волны Днестра тихо плескали в землю Ларги. Село, ставшее островом, уносило все дальше вниз по течению. Серафим подумал, что они плывут к Черному морю, а оттуда — прямиком в Италию. Где-то вдалеке размахивали руками, в бессильной злобе, военные. С другого конца села к Серафиму бежали люди, радостно что-то кричавшие. Впереди всех бежала невесомая, словно лист, Стелла, и Серафим впервые за много лет подумал, что у них, может, что-то получится. Конечно, на свадьбу нужны деньги, но разве не заработают они их там, в Италии? Ларга плыла, покачиваясь, в море. В Океан, где ее землю омыл прах Василия Лунгу. По воздуху, где над ней кружила душа отца Паисия. Ларга шла к морю!
Люди были все ближе, и Серафим пошел им навстречу, раскрыл душу и руки. Улыбнулся и услышал:
— Курс на Италию, адмирал!
КОНЕЦ
Октябрь 2004 — март 2006
