– Нуда, конечно… – Удебольд тяжело вздохнул, хоть и не вполне искренне. В глубине светлых глаз мелькнуло что-то вроде удовлетворения. Он повернулся и указал на газон, украшенный камнем, колесом и свечой: – Как видите, с набожностью у меня все в порядке. Я знаю, что полагается усопшим. Но у меня возникли некоторые проблемы с…
– Упырями? – тихо спросил Дебрен. – Вылезают из могил и пугают? Именно поэтому шахта не работает?
Юноша грустно улыбнулся:
– Говоря без обиняков, мэтр, это верленская каменоломня. А кругом верленский лес. Во время войны его тоже активно разрабатывали для поставок стратегического материала. Я понимаю, куда ты клонишь. И ты прав: вокруг полно могил тех, что скончались от перенапряжения, – он указал на газон, – невольников со всего Биплана. Конечно, при такой концентрации ненависти и смерти должна была возникнуть проблема упырей и привидений. Но именно поэтому за несколько послевоенных лет с ней покончили. Не мы, не смотри так. Оккупационные власти. Потому что, видишь ли, привидения особым умом не блещут, и так сложилось, что больше всего воинам доставалось. А в кольчугах и при мечах в те времена здесь ходили анваши и маримальцы.
– С помощью экзорцистов? – заинтересовался монах.
– С помощью извести, кольев, валок для укатывания трактов, то есть "тракторов", а если по-другому не получалось – то и мельниц. – Зехений поморщился и презрительно сплюнул. – Вы правы, не следует так человеческие останки тракто-ро… э… трактовать, стало быть. Даже если они наполовину языческие были. Именно рассказы родителей о тех кошмарных делишках наполнили меня такой чувствительностью. Эксгумации закончились за много лет до моего рождения, но… Но трудно забыть, особенно здесь и при нашей профессии. Вероятно, вы знаете, что вдоль Нирги принудительно возводили цепь фортификаций. Восточный вал. Вообще-то мы, верленцы, известны своим порядком, но это был конец самой мерзостной из войн, хаос. Бывало, особенно когда фронт подходил, так то один, то другой полевой командир, не желая переутомлять людей, не закапывал трупы, а запихивал в недостроенные фортификации, причем так, что двери приходилось коленом придавливать. Однажды мы получили приказ разбирать такое… Представьте себе: отворяет человек заржавевшие ворота, а ему на голову вываливается… Ну и, – закончил он немного спокойнее, – набрался я неизбывного отвращения.
– К работам по расчистке. – Дебрен позволил себе слегка съязвить – парню это явно было необходимо.
– К могилам и похоронам. – Светловолосый вздохнул с преувеличенной нарочитостью. – Дело зашло так далеко, что я на похороны собственных родителей не пошел. Сердце разрывалось, а душевная травма не пускала. Мой душист[5]говорит, что это называется компрес.
– Комплекс, – машинально поправил Дебрен. – Я верно понял, ты говоришь об одних похоронах?
– Они в одну ночь умерли. – Удебольд сделал несколько шагов, указал на скрытую за одним из навесов груду камней и балок, которую разглядывавший разработку чародей вначале принял за кучу отходов. – Когда-то это был наш дом. Скромный, потому что дедушка все первородному отписал. Дяде Людфреду.
– Оседание? – покачал головой монах. – Знакомое дело. У нас в Малодобровицах, городе, который весь на выработанных шахтах земляного дерева стоит, то и дело какое-нибудь строение…
– Фура, – тихо прервал его светловолосый. – Пьяный возница заснул с вожжами в руках. А сами видите, дом прямо у обрыва стоит. Сверху лес, так что никому в голову не пришло… Но судьба хотела, чтобы и конь был из Лелонии. У вырубки работал с жеребячьих годов. Дядя по случаю купил. Именно потому, что его в лесу вырастили. С маримальской стороны как раз волколак заявился и хотя вроде бы бед не наделал, наши кони боялись в ночную смену работать. А этот – нет. Ну а паршивец выучен был с упряжкой между деревьями, словно пескарь, проскальзывать и дорогу срезать. Однажды до обрыва добрался и оттуда все втроем рухнули: конь, фургон и возница.
– Возница, знать, тоже из Лелонии был? – уточнил Дебрен. И вздохнул: – У нас это сущее проклятие. Мало того что дороги отвратные, так еще и…
– Именно потому, что дороги никудышные, – заступился за соотечественников Зехений, – и климат не такой, как в Униргерии. Легко судить, когда на крытой фуре в тепле ездишь по ровным трактам и винцо потягиваешь. А у нас порой мороз такой стоит, что ежели теплого пива не хлебнешь, то тебе конец. Потому что дорога отвратная, и поездка тянется незнамо как. А пиво, известное дело, от тряски на выбоинах пенится. И что дальше? А то, что эта пена вознице в голову ударяет. Благородные – те другое дело, этих на вино хватает, так что редко слышишь, чтобы какой-то рыцарь на тракте разбился. Но простой люд сам вина не изготовляет, потому как у нас слишком холодно. Ну и что остается? Хуже всего, что и выхода не видно.
Немного помолчали.
– Король, слава Богу, с пьянством борется, – наконец проворчал Дебрен. – Говорят, крепко развитие виноделия популяризует. Сейчас винокурение влетает в грошики, да немалые. Но, возможно, водка пиво вытеснит, а тогда, глядишь, и алкоголизм снизится, и культура возрастет, и, значит, народное здоровье вверх пойдет.
– Культура езды? – уточнил Удебольд.
– И это тоже, но я имел в виду культуру в широком смысле. Потому что, не будем скрывать, чтобы упиться как следует, надо сначала раза три в корчму сбегать. Разврата от этого в городе больше и хамства. А также нечистот, а от них и болезней. И если, подогревшись-то, на морозе мочиться, тоже можно себе кое-что отморозить. Или взять возчика, коли уж о них речь… Что ж ему делать, если его на дороге нужда прижмет? Известно: слезает с фуры и в кусты. А на стоящую в темноте или за поворотом телегу легко налететь и повреждение получить. Водка, распространившись, обязательно большинство этих социальных болячек ликвидирует. Потому как она и менее мочегонна, и лучше греет, и микробы своей силой выжигает, и не пенится… Будем надеяться, что королю повезет. И будет Лелония с водкой, а не с пивом у людей ассоциироваться.
– Дай-то Бог, – вежливо кивнул Удебольд, поглядывая на старые, запущенные и, кажется, исправные солнечные часы, лежащие огромной гранитной плитой перед крыльцом. – Однако мы тут заболтались, а вам, вероятно, хочется поскорее приступить к работе. Особенно-то мы лелонцев здесь не утруждали, но человека два были, и я знаю, что у вас мужики – народ работящий. – Он шутливо ухмыльнулся, сверкнув зубами. – Особенно когда платят не жалкими грублями.
– Грублями в Совро… – начал Дебрен, но оборвал себя на полуслове. Брат Зехений оставил совсем немного текста из нижнегадатской части объявления, однако на самом верху для неграмотных было нарисовано несколько всем понятных картинок. Ни одна из них не намекала на то, что автор объявления ищет учителя географии. Зато была монета, дважды перечеркнутая, то есть золотая, а известно: кто платит золотом, тот не любит, чтобы его поучали.
– Не за жалкие крохи мира сего, а во славу Махруса, – пробормотал Зехений, набожно возводя очи горе. – Возблагодарим его и не будем о деньгах. Меня, во всяком случае, они мало интересуют. Что, – он хитро усмехнулся себе под нос, – несколько удручает его милость Дебрена.
