— Привет, морячок. Выследил, где я живу?
Анхель подходит к свободному стулу и садится на него верхом, поджав под себя ноги. Некоторое время они молча смотрят на изливающую дрожащий свет луну.
Первым молчание нарушает Амо.
— Тебе стоило бы обуться. Здесь полно скорпионов.
— Расскажите мне о ней, — говорит Анхель.
— Ее зовут Пена.
— Пена.
— Я не знаю, что означает это слово, — он качает головой, — но можешь быть уверен, что какое-то значение в этом имени все же есть.
Амо открывает бутылку и наполняет свой бокал.
— Хочешь вина?
— Нет, спасибо.
За стеной позади них раздается какой-то скрип, но они не оборачиваются. Амо разглаживает складку на брюках.
— История ее жизни запутанна и неясна.
В ответе заключается вопрос, но Амо не отвечает на него или просто не знает ответа. Они опять замолкают.
— Ходят самые разные слухи, — произносит наконец Амо.
— Какие именно?
— Очень экстравагантные, рассказывают о больших интригах.
Анхель задумывается, что заставляет людей нагромождать столько лжи и во что после этого превращается их жизнь.
— Некоторые говорят, что она явилась сюда только для того, чтобы принести мудрость. Говорят также, что она была любовницей Екатерины Великой. Естественно, это совершенно невозможно, но слухи об этом распаляли воображение всего населения по обе стороны Балтийского моря. Слышал, что она — последний из потомков Чингисхана. Знаешь, что сокровища Чингисхана так и не были найдены? Они до сих пор находятся где-то в Монголии.
Он замолкает, чтобы зажечь сигарету, и выпускает в темноту клуб дыма.
— Может быть, сокровища зарыты в горах Алтая, — говорит он, улыбаясь, словно говоря о приключении, в котором очень хотел бы поучаствовать. — И говорят, что сведения о месте записаны в чреве этой женщины.
— Могу себе представить, — говорит Анхель, и эта картина действительно возникает перед его мысленным взором.
Амо затягивается; ярко вспыхивает оранжевый огонек сигареты. Совсем недавно Анхель узнал об организмах, которые обитают в кипящей воде горячих источников. Их мир — мир невероятного зноя и пара.
— Ты что-нибудь знаешь о ди? — спрашивает Амо.
— О ди?..
— Народ ди, — Амо раздельно и отчетливо произносит каждый слог, — происходит из Минь-Шаня, что в Китае. В жилах Пены течет кровь этого народа. Милое островное племя, совершенно миролюбивое, носилось только со своей каллиграфией. Весной 420 года нашей эры им вдруг является что-то — или кто-то. Короче, никто не знает, что именно произошло, но когда это случилось, люди просто ушли. Меньше чем за неделю они собрали и упаковали весь свой скарб, снялись с насиженных мест и ушли. Они пошли по деревням. Воровали. Заставляли чужеземцев учить себя странным вещам. Хочешь знать, что они воровали?
— Вы хотите мне об этом рассказать?
— Языки. Они перестали пользоваться своим родным языком. Но зато взяли лучшее из тех языков, которые попадались им во время странствия. Они стерли из памяти свою историю — стерли намеренно.
Амо снимает ноги со стула и ставит их на камень.
— Этот народ покинул историю, он сказал себе: «Нет, она больше не моя».
Амо встает и делает тридцать пять шагов через сад, подходит к дальней стене и делает тридцать пять шагов назад. Он останавливается перед Анхелем, смотрит ему прямо в глаза и произносит:
— Каббала.
Анхель не отводит взгляд.
— Каббала. Еврейский мистицизм. Да, я знаю, что это такое.
— Эти священные книги не просто учат, они повествуют о нитях власти. Хочешь, я расскажу тебе одну историю?
«А чем еще ты сегодня занимаешься?» — думает Анхель.
— Самое большое собрание записанных откровений еврейской мистики находилось в Испании, перед эпохой Фердинанда и Изабеллы. В середине двенадцатого века. До тех пор это была исключительно устная традиция, но в тринадцатом и четырнадцатом веках она была записана. Только представь себе, этой религии почти четыре тысячи лет, и три тысячи шестьсот лет ее служители не записывали свои самые священные традиции.
— Но почему?
— Тогда бал правили мавры, и евреи чувствовали себя под их властью в безопасности. Это не имело значения. Кто знает, было ли знамение от Бога, или просто ими овладела литературная лихорадка. Когда появилась инквизиция, Изабелла заплатила свою десятину церкви еврейским искусством и еврейскими книгами. Инквизиторы похитили все. Они сделали это на виду у всех, никого не стесняясь, среди белого дня. Большинство этих книг до сих пор под замком, а ключи хранятся в секретных архивах Ватикана. Книги, естественно, не принадлежат Ватикану, да и пользы от этих книг для него никакой, но это вопрос суверенитета.
— Ватикана?
— Не каждый священник посвящен в это дело, если ты спрашиваешь об этом. Есть заинтересованная группа избранных в другой группе избранных. Но я хочу сказать тебе, что иногда не столь уж важно, что является правдой, а что — нет. Важны лишь конечные точки. Черное и белое. Так вот Пена вся окрашена в серый цвет.
Анхель задумывается.
— Вы действительно в это верите?
— Я? — спрашивает Амо. — Я верю всему.
3
С севера надвигается весенний дождь, неся с собой холодный свет, заполняющий старое кафе. Странные угловатые силуэты теней. Воздух густой и спертый, слишком спертый для этого времени года. Официантка приносит кофе. Каблучки выстукивают звонкую дробь по холодным плитам пола. Анхель смотрит ей вслед, красивые ноги, но это будет потом и не здесь. В зале десять столиков. В углу — стойка бара, похожая на паровой каток, подпирающий угол. На полке старый жестяной приемник. Последние спортивные события в фермерской лиге. Называют команды — «Штерны» или «Сильверы». Люди слушают, слушают только потому, что за игры платят по сто пятьдесят наличными, а забить гол означает почти то же самое, что получить «грин-карту». У менеджеров лиги какие-то темные делишки с иммиграционной службой, во всяком случае, этих связей достаточно, чтобы все игроки лиги в рот не брали спиртного. Сидящие в зале люди слушают, потому что в лиге играют их кузены или племянники или друзья, и это часть здешней страны, где судьба, добрая или злая, забредает такой широкой сетью, что всегда знаешь, когда нырнуть, чтобы не попасться.
Серебряно-седые волосы Пены повязаны совершенно фантастическим шарфом. Шарф похож на цветовой пятнистый психологический тест для слабоумных или на размокшую в море репродукцию Гогена. Взгляд устремлен к горизонту. Острые углы обрамляют жесткое морщинистое лицо, кожа туго натянута на костях, как брезент на стойках тента. Она была очень красива, когда ей было двадцать, тридцать, сорок, — но это было так давно, что теперь невозможно сказать, сколько лет ей сейчас. Она сидит напротив, рукава закатаны, локти упираются в стол. Те, кто не знаком с ней, могут подумать, что на ее запястье татуирован номер. Но на самом деле этой трагедии она сумела избежать.
