— Напомни-ка мне ее историю, — тихонько сказала я, когда мы направились в ту сторону.
— Ее муж, Мишель, был другом Гила. Год назад он умер. Мы столкнулись с ней на одной вечеринке в Нью-Йорке, и я, хроническая дура, пригласила ее погостить. В том смысле, что такие приглашения делаются не для того, чтобы их принимали. Мать твою! Как говорится, «а он возьми да и зайди, да и останься насовсем…». Именно так и поступила эта француженка. Надеюсь, хоть насовсем не останется!
Бетти представила меня графине Монике де Пасси, которая поднялась из кресла так почтительно, словно была удостоена внимания английской королевы. Ее ответное рукопожатие было решительным.
— Рада познакомиться, графиня.
— Прошу, зовите меня просто Моника.
— В таком случае и вы зовите меня просто Джо.
Разобравшись с этим, мы сели.
— Для меня большая честь познакомиться с вами, Джо, — сказала Моника (ее акцент был едва заметен). — Я давно вами восхищаюсь.
Открытый взгляд ее карих глаз и непринужденные манеры весьма располагали к себе. Тон ее был не льстивым, а благожелательным — sympathique, как говорят французы, и я живо ощутила, каким облегчением для нее была возможность с кем-то перемолвиться словом. Наша дружная семейка оказывает теплый прием разве что очень богатому чужаку, а это был явно не тот случай.
— Американка, которая всерьез интересуется Марией Антуанеттой, это ведь редкость, верно? — сказала Моника.
— Я больше интересуюсь Людовиком Шестнадцатым, — возразила я. — На мой взгляд, Мария Антуанетта была чересчур легкомысленной.
— Но обладала превосходным вкусом, — заметила Бетти и добавила, когда я невольно коснулась своего ожерелья. — Это принадлежало ей.
— Неужели! — Моника заметно оживилась. — Самой Марии Антуанетте? Как интересно! А можно узнать, как оно попало к вам?
— Муж подарил мне его на годовщину свадьбы.
— Расскажи подробнее, — поощрила Бетти.
Я охотно подчинилась.
— Это довольно занятная история. Оказавшись в заточении, Мария Антуанетта переправила это ожерелье одной из своих фрейлин с указанием продать его в Англии. Фрейлина должна была вернуться с деньгами во Францию и на них устроить побег всему августейшему семейству. Первую часть приказа фрейлина исполнила в точности: продала ожерелье одному английскому герцогу. Вот только во Францию она не вернулась и осталась в Англии жить-поживать в свое удовольствие.
— Даже тогда прислуга обманывала своих господ, — заметила Бетти со смешком.
— Это исторический факт. Люциус выкупил ожерелье у потомков того самого английского герцога.
Моя история привела Монику в откровенный восторг.
— Знаете, это очень позабавило бы моего покойного мужа. Он обожал исторические анекдоты. Однажды он взял меня в Консьержери, где хранится список всех, кто был обезглавлен на гильотине. Мы наши в нем шесть или семь де Пасси! Поразительно, что хоть кто-то уцелел.
Звук фанфар известил, что настало время ужина.
— Кстати, о гильотине! Видели бы вы, с кем меня хотят посадить.
Бетти провела пальцем по горлу, как бы отсекая чью-то голову. Мы разошлись по предназначенным для нас местам. На прощание Моника сердечно пожала мне руку.
— Мне и в самом деле было приятно с вами познакомиться, миссис Слейтер… Джо. Надеюсь, мы еще увидимся.
— Почему бы вам с Бетти не зайти к нам завтра на ленч?
— Не могу, милочка, — сказала моя подруга. — Завтра наконец должны прийти сантехники. В последнее время Гил не может говорить ни о чем, кроме напора воды в душевой! А ты иди, — сказала она графине.
— Я бы не хотела обременять…
— Бога ради, Моника! Ты все время выспрашиваешь меня о том, как у Джо дома. Вот и пользуйся шансом. — Заметив, что щеки молодой женщины порозовели, Бетти хмыкнула: — Ты ее кумир, Джо! По ее словам, первое, что она сделала бы, оказавшись в Нью-Йорке, это зашла в Галерею Слейтер.
У Бетти была привычка говорить о людях в третьем лице даже тогда, когда они стояли рядом. Я сочувствовала графине — краска смущения быстро расползалась по ее щекам, — но и чувствовала себя польщенной. Быть чьим-то кумиром приятно. Я сама раньше почти боготворила Клару Уилман, и когда нас представили друг другу, была вне себя от радости.
— Приходите запросто, — сказала я Монике, желая избавить ее от дальнейших бестактностей. — Если и в самом деле интересно, буду рада устроить вам экскурсию по дому.
— В таком случае я принимаю приглашение, — улыбнулась она.
Ужин затянулся надолго и прошел в точности так, как я и предполагала. Хозяева не поскупились на затраты. Для начала нас обошли официанты с серебряными судками, из которых каждому предлагалось зачерпнуть огромный половник черной икры и щедро сдобрить ею высокую стопку горячих блинов. Основным блюдом был лосось на гриле, а затем салат. Дело близилось к именинному пирогу, когда я перехватила взгляд, брошенный Диком Бромиром на Итана Монка, сидевшего сразу за мной. Я догадалась, чего ожидать, и взмолилась:
— Ради Бога, никаких хвалебных речей!
Итан потрепал меня по руке, сказал: «Держись, дорогая!» — и поднялся. Он прошел к стояку с микрофоном, установленному на краю танцевальной площадки, широким и решительным шагом журавля, заприметившего в тине лягушку. Вопль, изданный вынимаемым микрофоном, призвал всю честную компанию к тишине. Я выпрямилась на стуле, чувствуя, как улыбка деревенеет на губах, а Итан начал остроумный — вполне в его стиле — экскурс в прошлое, с момента зарождения нашей дружбы вплоть до возникновения галереи, когда в 1990 году мы с Люциусом сделали свой дар Муниципальному музею.
Он напомнил общеизвестный случай, когда я узнала в картине, украшавшей захудалую пригородную библиотеку, бесценный портрет кисти Давида, считавшийся безвозвратно утерянным, и не забыл многократно подчеркнуть мой щедрый вклад в «культурное наследие Америки».
Этим он, конечно, отчасти воспел хвалу и себе самому, но имел на то полное право. Коллекция предметов восемнадцатого века, известная как Галерея Слейтер, по широте и ценности не уступавшая знаменитому залу Райтсмана в Метрополитен-музее, была собрана под его чутким руководством. Мне вспомнилось, как однажды, направляясь на деловую встречу, я на минутку заглянула в галерею и была до слез тронута видом стайки ребятишек на экскурсии. Они не шумели, не пересмеивались, а во все глаза смотрели на точную копию будуара Марии Антуанетты и наперебой расспрашивали гида не только о собранных за золотым канатиком красивых вещах, но и о несчастной королеве, которой те принадлежали. У меня тогда было чувство, словно я открыла для них дверь в сказку.
Когда Итан выговорился и вернулся на свое место, я вздохнула с облегчением, но ненадолго. Теперь поднялся и пошел к микрофону мой муж. Я затаила дыхание. Такое случилось впервые. Люциус повернулся и нашел меня взглядом.
