И улыбается губами в розовой помаде.
Раньше Папá летал на международных рейсах, а теперь летает внутренними. Лучше уж внутренними, потому что семейная жизнь от этого меньше страдает, а ведь семья – это самое дорогое, что есть у человека. На моей поздравительной открытке написано: «Нашему дорогому сыну». А на открытке от меня и Папá написано: «Самой замечательной матери». Когда она ее прочитала, у нее как-то перекосился рот, она странно посмотрела на Папá и спросила: открытку выбирала Люсиль? А потом положила ее рядом с открыткой от своей маман – та и мне прислала открытку, но я никогда не видел эту бабушку, потому что Гваделупа далеко, и еще там растут манго и другие экзотические фрукты, ну и тра-ля-ля.
– В горах возле Понтейроля водится дикий цветок Форзиция, – говорит Маман. – Форзиция цветет в апреле. Мы можем собрать букетик.
– Зачем это?
– Поставим дома в вазу или кому-нибудь подарим, – говорит она. – Каким-нибудь друзьям. – И снова улыбается.
Маман постоянно меняет подруг. Потому что в один прекрасный день между ними происходит Большое Разногласие, и причиной Большого Разногласия всегда оказываюсь я, и Маман прогоняет подруг, потому что она всегда на моей стороне, защищает меня от нехороших людей, которые задают всякие каверзные вопросы и называют меня Чекалдыкнутым. Ведь мамы для того и нужны, чтобы защищать своих детей, только это очень Одиночивает. А у Папá есть коллеги, другие летчики из «Эр Франс», и еще красивые стюардессы с других авиалиний, которые называются конкурентами. У Папá наверняка есть друзья и в тренажерном зале, но там вряд ли интересуются цветами и ничего не слышали про форзицию. Я тоже не слышал. Вот вы слышали про форзицию?
Что, правда? Ну и какого она цвета?
Вот видите. Никто ничего не знает про форзицию. Маман ее выдумала, чтобы вытащить нас из дому. Она иногда нарочно так делает, потому что сидит как в клетке. А мамам требуется воздух, свобода и простор. Мамы как птицы – если их держать в клетке, они сойдут с ума. Не все же папам летать. И еще они ссорились по телефону.
– Это все ты виноват!
– Я? И ты говоришь это мне?
И она пытается загладить вину. Женщины всегда пытаются загладить вину. Проделывают Эмоциональную Работу. Если ее не проделывать, мужчина ни за что не вернется: он будет распивать в барах пиво и коньяк и думать о том, как бы развалить семью с помощью зловредной бабушки Люсиль, которая прислала мне поздравительную открытку, пятьдесят евро и еще свою фотографию с маленьким Папá и псом Юкки, которого потом задавил трактор. У Юкки из-за этого отнялись ноги, и ему пришлось делать Доброе Убийство. Это похоже на Право Избавления, только гораздо печальнее.
– Ну вот, – говорит Маман. – Чемодан я собрала. С пятницы на субботу мы ночуем в гостинице возле Виши, а с воскресенья на понедельник возвращаемся в Лион. У Папá целые выходные, так что закатим пир. Так: корзинка с продуктами, термос…
Принадлежности для пикника совсем новехонькие – наверное, это часть Эмоциональной Работы. Я их никогда не видел, эти пластиковые тарелки, чашки, ножи и вилки, потому что на пикник мы едем в первый раз – то есть семьей в первый раз. А с классом мы уже ездили. Там, если забудешь на земле мусор, нужно вернуться и подобрать. Учителя заставляют петь дурацкие песни, а в автобусе по дороге обратно непременно кого-нибудь тошнит. Маман ставит корзину в багажник, а мне же интересно. Я снимаю крышку с сумки-холодильника – там еда в бутербродной пленке. Эта пленка опасна для детей, потому что если налепить ее на лицо, будешь похож на страшного бандита, но потом задохнешься и умрешь. В корзинке еще лежит pâté[17]и saucisson sec, которую мы с папой по секрету называем ослиной пиписькой, потом сыр «камамбер», виноград и праздничный пирог из «Patisserie Charles».[18]Подходит Папá и тоже заглядывает в корзинку.
– Сколько ты всего накупила, Натали, – говорит он.
– Сорок лет бывает раз в жизни, – отвечает Маман.
– Ослиная пиписька, – потихоньку говорит Папá одними губами.
– А можно я возьму Мухаммеда? – спрашиваю я.
– Нет, chéri,[19]извини, – отвечает Маман.
Но Папá говорит: почему бы и нет, он же будет сидеть в Алькатрасе. И мы ставим клетку с Мухаммедом в багажник рядом с едой. Вообще-то хомяков запросто можно оставлять одних даже на десять дней, потому что они мало едят. Здоровско, что мы снова одна семья – Маман, Папá и хомяк. Маман захлопывает багажник, и мы садимся в «фольксваген-пассат», у него есть люк в крыше и еще проигрыватель на шесть дисков. Папá надевает солнечные очки – круто, он похож на гангстера. Он защелкивает ремень безопасности и заводит машину – дррр. Папá оборачивается к нам и улыбается: «ну, поехали» – словно все как обычно, словно они опять любят друг друга и не будет на свете никакого человека с повязкой вместо лица. Словно ничего ужасного не произойдет.
* * *
Маленькие мальчики обожают всяких морских чудищ. Будь у меня сын, я бы отвез его посмотреть – в парижском музее только что выставили гигантского кальмара. Пятнадцать метров, законсервирован в формальдегиде. Я видел фотографию в «Le Nouvel Observateur»:[20]трубчатое тело и щупальца с присосками, и эти щупальца трепещут, как ноги у балерины. Кальмар похож на орхидею или нежную актинию, которая оторвалась от ножки и плавает на глубине океана, потерянная и смятенная. По латыни гигантский кальмар – architeuthis. Годами все думали, что таких не бывает, что это миф, плод больного воображения моряков, у которых все время перед глазами сплошной океан, это у них помешательство от морской воды. Но глобальное потепление сослужило хорошую службу гигантским кальмарам: они стали размножаться как безумные, и каждый день их прибивает к далеким берегам. И глаза у кальмаров с тарелку.
Будь у меня сын…
Но у меня его нет. Только две взрослые дочери. Рафинированные молодые дамочки, обе при мобильниках, им нет дела до чудес природы. Обе учатся и живут в Монпелье. Я бы отвез их посмотреть на подводных чудищ, но им не интересно. А мальчишки – они другие. Всё бы отдали за гигантского кальмара.
Я точно знаю, что и Луи Драке такой же. Он держал хомячка, а мечтал о животных пострашнее: о тарантулах, игуанах, змеях и летучих мышах – готических животных с шипами, чешуей, вздыбленной шерстью, о животных, в которых таится угроза смерти. Больше всего любил читать роскошно иллюстрированную детскую книгу «Les Animaux: leur vie extraordinaire». Много цитировал оттуда наизусть.
Как утверждает мать Луи, Натали Драке, у мальчика было богатое, причудливое воображение. Марсель Перес, психолог Луи, в своем заявлении для полиции назвал это качество «проблемой смычки с реальностью». Луи был мечтателем, одиночкой. Не отличал правды от вымысла. Как большинство детей с неординарными способностями, он плохо учился, потому что ему было невыносимо скучно. Роста он был небольшого, а взгляд его темных, бездонных глаз пробирал до костей. Все так говорили. Странный мальчик. Выдающийся мальчик. Необычайно смышленый. В этом чувствовался подтекст – наверняка те же самые люди за глаза называли его «единственный ребенок» – кодовое обозначение невоспитанного баловня. Но после того, что случилось, никто не смел говорить о нем плохо, что бы ни думал.
