Безмерно любимому Карстену посвящается
Взирая на мозг человека, думаешь о том, кто мы есть: с одной стороны, всего лишь плоть, с другой – всего лишь химера.
Пол Брокс.[1]В стране молчания
Предупреждение
Я не такой, как остальные дети. Меня зовут Луи Дракс. Со мной происходит всякое такое, чего не должно. Например, я отправился на пикник и утонул.
Спросите мою маман, каково иметь не сына, а тридцать три несчастья. Она вам расскажет. Ничего смешного. Ни сна, ни покоя, только и думаешь, чем все закончится. Повсюду мерещится опасность, и в голове одно: я должна защитить его, должна защитить. Только не всегда получается.
Маман возненавидела меня раньше, чем полюбила, а все из-за первого несчастного случая. Первый несчастный случай – это когда я родился. Я родился прямо как император Юлий Цезарь. Там тетеньку тыкают ножом, потом у нее лопается живот, и тебя вытаскивают, а ты орешь и весь в крови. Они решили, что нормальным способом я не рожусь. (Нормальный способ тоже ужас.) И еще врачи думали, что мама умрет от родов, как мама Юлия Цезаря, а тогда наши мертвые тела положили бы в гробы – маму в большой, а меня в маленький. Или еще нас можно было положить в большой такой двутрупный гроб и тра-ля-ля. Наверняка такие есть. Наверняка их можно заказать через Интернет, такие специальные гробы для мам и сынишек, которых нельзя разлучать. Рождаться было ужасно, ребенку с мамой такого не забыть, даже через сто лет. Но это было только начало. Я тогда ничего еще не знал, и мама тоже.
Второй несчастный случай произошел, когда я был грудной. Мне было месяца два, я спал в своей кроватке и вдруг начал умирать от Синдрома Внезапной Младенческой Смерти. А у мамы в голове крутилось: я должна защитить его, должна защитить. Без паники. Вызови «скорую». Пока ехала «скорая», маме по телефону подсказывали, как меня раздушить. Потом мне дали кислород и на груди наделали кучу синяков. Может, у мамы остались фотографии. Спросите, если хотите, и еще пусть она вам покажет рентгеновские снимки моих ребер, они там все переломанные и продавленные. Потом в четыре года у меня случился приступ – я так орал, что практически перестал дышать на девять с половиной минут. Без врак. Даже великий Гудини[2]такого не мог, хоть и был эскапистом. Это американский такой артист. Потом мне было шесть лет, и я упал на рельсы в Лионском метро. Получил электрошок на восемьдесят пять процентов. Мало с кем такое случается, а вот со мной случилось. Я выжил, и это почти чудо. Потом еще я отравился – наелся отравленной пищи. Я болел сальмонеллезом, столбняком, ботулизмом, менингитом и другими болезнями, которые трудно произносятся, но они есть в третьем томе медицинской энциклопедии. Почитайте – ужас.
– Такой ребенок для мамы был просто кошмар. – Это я объясняю Густаву. Густав – специалист по кошмарам, у него вся жизнь кошмарная. – Она каждый день придумывала, что еще со мной может приключиться, и сочиняла, как будет меня спасать.
– Тебе здесь лучше всего, – говорит Густав. – Пока ты не появился, мой маленький джентльмен, я был очень одинок. Оставайся тут, сколько пожелаешь. Составь мне компанию.
Я привыкаю к Густаву, но он все равно страшный. У него голова обмотана бинтами, а на них кровь. Если б вы его увидели, вы бы тоже испугались или даже умерли со страху. Но тоже начали бы ему все рассказывать, как я. Потому что так легче говорить, когда лица не видно.
С самого детства за мной нужен был глаз да глаз. Отвернись на минуту – и я сразу вляпаюсь в какую-нибудь историю. Все говорили, что от высокого умственного коэффициента все наоборот только хуже.
– Говорят, у кошки девять жизней, – рассказывает Маман. – Кошкины жизни цепляются за тело и не отрываются. Луи, если б ты был кошкой, ты бы уже истратил восемь жизней. Каждый год – минус одна. Так больше нельзя.
И Папá с Жирным Пересом туда же.
– А Жирный Перес – это кто? – спрашивает Густав.
Жирный Перес – это был такой толстый читатель мыслей, только он не очень-то умел их читать. Маман с Папá платили Пересу, чтобы он меня выслушивал и докопался до тайны, Странной Тайны Луи Дракса, удивительного мальчика Тридцать Три Несчастья. Это Папá так про меня рассказывал. Правда, ничего смешного. Все очень даже серьезно, и Маман доходила до полного отчаяния.
Знаешь, Густав, что говорили все вокруг? Что в один прекрасный день со мной случится большое несчастье, всем несчастьям несчастье. Вроде как глянул в небо – а оттуда ребенок падает.
Это я и буду.
Дети должны беречь мам, чтобы мамы не плакали, поэтому каждую среду я ходил в Gratte-Ciel[3]к Жирному Пересу. У него там квартира возле площади Братьев Люмьер. Вы что, не знаете, кто такие братья Люмьер? Их было двое, они изобрели кино, и еще про них есть музей, и даже фонтан на площади, и рынок, куда Маман ходила за салатом, помидорами и сыром. Я терпеть не мог помидоры, у меня даже была от них аллергия. И еще Маман ходила в charcutier[4]и покупала там saucisson sec,[5]которую мы с папой между собой обзывали ослиной пиписькой. А пока Маман ходила по магазинам, мы с Жирным Пересом разговаривали про кровь и тра-ля-ля.
– Луи, можешь говорить обо всем, что приходит в голову. Я затем и нужен, чтобы слушать.
Очень часто я рассказываю про летучих мышей-вампиров, потому что много знаю про «La Planète bleue»[6]и «Les Animaux: leur vie extraordinaire»,[7]и про мертвых людей, про Жак-Ива Кусто[8]и Адольфа Гитлера или Жанну д'Арк и братьев Райт.[9]И еще я знаю про многие болезни и отравы. Мировой кровососательный рекорд у летучей мыши-вампира – пять литров, она сосет кровь из коровьей шеи или попы, но сначала парализует корову плевком, который называется слюной. Я мог рассказывать Жирному Пересу что угодно, это же останется между нами. Чем противнее был мой рассказ, тем больше он заводился. И скрипел кожаным креслом.
