Леша Бодренко. Признанной красавицей была староста Катя Татаренко, однако по причине повышенной душности парни вовсе не спешили укладываться ей под ноги.
На положении изгоя находилась мышка Кристина Вербицкая, но ее не травили, а просто игнорировали. Серым кардиналом класса был все тот же клоун Кеша Печерников. Так бывает — когда королевством на самом деле управляет шут, а не король, и никто об этом не подозревает. Кешка вообще был парнем умным и хитрым, и это мне даже немного льстило. Если бы в меня влюбился тот же Бодренко, было бы неприятно.
А еще в десятом «Б» училась моя любимица Маша Маликова. Я старалась никого не выделять, ко всем относиться с одинаковой ехидцей — ну ведьма же! Однако Маша мне была глубоко симпатична. И не только тем, что любила и знала биологию. Чувствовалось в ней что-то родственное.
Она была, как говорится, вещью в себе. Замкнутая, мрачная, молчаливая. Внешне очень нестандартная. Высокая, худая, смуглая, на первый взгляд не слишком красивая, но цепляющая глаз. Да, на нее хотелось посмотреть еще раз. Наверняка там было намешано немало кровей, вот и получился такой интересный результат.
«Я не знаю, куда буду поступать, — сказала Маша, когда я беседовала с записавшимися на дополнительные занятия для ЕГЭ. — Хотела после девятого в медицинский колледж, мать устроила истерику. Только в институт. Буду подавать туда, где проходной поменьше. На бюджет. Лишь бы отстали».
По этим случайным обмолвкам было ясно, что в семье не слишком хорошие отношения. Такой вот токсик я чуяла за версту. Даже спросила у их классной Фаины, все ли там в порядке.
«Мать, отчим, — пожала плечами та. — Отец, кажется, умер. А что, проблемы?»
«Да нет. Просто…» — я отползла в окоп.
Отчим? Для меня это слово было как красная тряпка для быка. Хотя быки и не различают цвета. Понимала, конечно, головой, что есть в природе нормальные отчимы, получше родных отцов, но эмоции зашкаливали.
Никогда никому не желала смерти, а вот когда Петюня утонул по пьяни, плакала от радости. Хотя тогда уже год как жила у отца. До сих пор иногда снился кошмар: отвратительные липкие лапы под юбкой, такое же липкое, горячее дыхание на шее, на груди, язык, лезущий в рот. И мать, которая отказывалась меня слушать.
Не смей наговаривать на отца, орала она.
Он мне не отец, рыдала я.
И убежала к настоящему отцу. Сказала что если не разрешит жить у него, вообще уйду на улицу. И плевать, что со мной будет. Может, он и не слишком был рад моему появлению, я никогда не знала, что у него на уме и на душе. Но выгнать меня совесть не позволила. Два года, до окончания школы, я прожила у него, а потом снимала комнату в большой запущенной коммуналке на Ваське. Когда перешла на второй курс, умерла бабушка, его мать, завещавшая мне квартиру на Просвете. С матерью мы практически не общались. После Петюниной смерти она пыталась навести мосты, но я ее так и не простила, хотя прошло почти шесть лет.
В общем, Маша чем-то напоминала мне меня в этом возрасте, уже одного хватало, чтобы держать ее в поле зрения. Ну а в целом преподавать мне нравилось. Я всегда хотела стать учителем. А еще ветеринаром. Но поскольку совместить вряд ли получилось бы, стала учителем биологии. А вот Мишка этого понять никак не мог.
Рит, прости, говорил он, но в школу идут одни лузеры с садистскими наклонностями. Ты, вроде, не такая, значит, надолго тебя не хватит.
Сначала я пыталась спорить, еще когда училась. Потом перестала, поскольку никакого смысла в этом не было. Я заводилась, он злился в ответ, и все заканчивалось ссорой. Поэтому стала просто отключать прием. Он говорил, а я не слушала.
Вообще все у нас складывались непросто. Я его любила, конечно, и хотела быть с ним, но это отношение как к маленькой глупенькой девочке… Особенно когда его отец после инсульта не смог больше работать и передал Мишке управление компанией, сдающей в аренду строительную технику. Тут он и вовсе стал считать себя чрезвычайно взрослым и мудрым. Во всяком случае, по сравнению со мной. В чем-то действительно так и было, но я бы предпочла, чтобы он не демонстрировал это слишком явно и со снисхождением.
— Ну чего ты хочешь, взрослый мужчина, — сказала в ответ на мои жалобы подруга Оля. — Это лучше, чем мальчишки-ровесники, у которых самомнения не меньше, а опыта и знаний ноль.
Возможно, она была права, но мне все-таки казалось, что истина должна быть где-то посередине.
Глава 5
Кеший
Десятый класс остался у меня в памяти как что-то такое… безмятежное. Наверно, у каждого в жизни бывают периоды, когда не происходит никаких выбивающих из колеи событий, как в минус, так и в плюс. Словно плывешь на лодочке по течению, светит солнце, тепло, птички поют. И не хочется думать, что за поворотом начинается стремнина.
Я любил себе Марго, без страданий, без каких-то надежд. Мне было просто хорошо оттого, что она есть, что я могу ее видеть. Учился, занимался с преподами по физике и математике, готовясь потихоньку к ЕГЭ, ходил в тренажерку, тупил в соцсетях. Когда я только пришел в эту школу, меня здорово гнобили, но стоило подписаться в клоуны, отношения потихоньку выправились, стали со всеми более-менее ровными. Близких друзей так и не появилось, но и врагов тоже не было.
А еще я ездил в Сиворицы прыгать с парашютом. Сначала в тандеме с инструктором, потом уже сам, хотя каждый раз требовали разрешение родителей. Вот это был кайф необыкновенный — когда ты у неба на ладони! Об этом никому не рассказывал. Как и о том, что хочу стать летчиком. Блин, Кеший, клоун — какой ты, на фиг, танкист, то есть летчик⁈ Да и уверенности, что получится, не было. Зрение у меня до конца так и не встало. В очках необходимости не было, но все равно не единичка. Для военного стопроцентно мимо, для гражданского могло и прокатить, тем более после восемнадцати собирался сделать лазерную коррекцию.
А вот в одиннадцатом классе стало нервно. Началось с того, что пришел новенький, Сева Мирский. Эдакий наглый мажор, которого выперли из элитной гимназии за какие-то там карточные игрища на деньги.
