— Как дела? — спросил он. — Бизнес идет?
— Чего тебе надо? — рявкнул я. Светские беседы с этим козлом, как уже известно, могут омрачить все выходные, а мне еще надо хорошенько выспаться.
— Что же, арендодатель уже не может навестить своих любимым арендаторов?
— Нет.
Я крепко схватил Минского под мышки, поднял этого гадрозавра-недоростка с моего стула и бросил на пол. Теперь его голова находилась на уровне моего пояса, и смириться с его присутствием стало чуть-чуть полегче. Странно в наши дни видеть столь низкорослого динозавра, но сорок пять лет назад, когда Минский был маленьким, многие динозавры пренебрегали правильным питанием. Гамбургерами и мексиканскими маисовыми лепешками можно выкормить человеческого детеныша, но чтобы вырастить здорового гадрозавра нужно кое-что еще.
— Ребята, вы же платите арендную плату? — спросил Минский.
— Арендную плату нам платить еще только через две недели, — сказал Эрни. — У меня в календаре все отмечено, — он начал упорно подталкивать нашего арендодателя к выходу. — Вот тогда и приходи нас «навещать». А еще лучше я опущу чек в твой почтовый ящик, чтобы ты вообще сюда носа не показывал, ладушки?
Я распахнул дверь, а Эрни схватил Минского сзади за пояс брюк и приготовился выкинуть его в коридор.
— Стойте, стойте, — пронзительно завопил Минский, — у меня вопрос… Я к вам по делу…
— Прости, — сказал Эрни, — но мы уже закрыты.
Но Минский извивался в его руках, как рыба на крючке, тщетно пытаясь просочиться обратно в наш кабинет. Он напоминал полузащитника из лиги юниоров, который пытается прорваться через оборону команды профессионалов. Я видел, что Эрни изо всех сил старается не рассмеяться.
— Что за черт, — сказал я. — Ну ладно, пусти его.
Эрни сделал бросок в противоположном направлении, и Минский влетел обратно в наш офис. Он четким, неторопливым движением поправил свой галстук в «огурцах», который не совсем подходил к отличному, сшитому на заказ костюму, и, вновь обретя чувство собственного достоинства, с важным видом уверенными шагами двинулся к столу. В этот момент мне пришло в голову, что маска Минского стоит целое состояние, поскольку ее по причине нестандартно малого размера, наверняка, приходится изготавливать на заказ. Может, мы слишком много платим за этот офис? Или лее стоматологический кабинет приносит такую кучу бабок?
— У меня новая подружка, — начал Минский, а мы с Эрни дружно вздохнули. Я отодвинулся от стола и встал.
— Спокойной ночи, Минский, — сказал я, приготовившись продолжить с того места, где закончил Эрни, и напрягая те мускулы, которые лучше всего подойдут для швыряния коротышек в коридор.
— На этот раз все совсем по-другому.
— Ты всегда так говоришь, но, черт возьми, всегда одна и та же фигня, — сказал я, постепенно повышая голос, одновременно во мне поднималась волна злобы. — Ты впутался в какой-то блудняк с очередной шлюшкой и теперь хочешь, чтобы мы отмазали тебя перед твоей женушкой.
— Нет, пожалуйста, выслушайте… вы не понимаете… Ее зовут Стар, она — аллозавриха. Мы познакомились с ней на бульваре Сансет. Она просто фантастическая девушка.
— Какая-нибудь малявка, сбежавшая из дома? — спросил я.
— Не совсем. Ну… ей девятнадцать. То есть с юридической точки зрения она несовершеннолетняя, но она вовсе не беглянка, даже можно сказать, что у нее свое дело…
Эрни, который вычищал грязь из-под когтей ножом для вскрытия конвертов, встрепенулся:
— Проститутка, значит.
Лицо Минского исказилось от боли, словно Эрни со всего размаха влепил ему пощечину.
— Ни в коем случае! Почему ты так говоришь?
— Ну, ты же сам сказал, что вы повстречались на бульваре Сансет,[1]но она не какая-нибудь там мелкая сопля, убежавшая из дома, а у нее свое дело. Пораскинь мозгами, Минский, какой напрашивается вывод?
— Уверяю вас, Стар — не проститутка. Она торгует картами.
— Картами? — переспросил я.
— Ну, картами, на которых обозначены дома звезд Голливуда.
Мы с Эрни заржали и какое-то время не могли остановиться.
— Я рад, что вас так развеселила ее работа, — сказал Минский, когда наша истерика сократилась до размеров отдельных смешков. — Но Стар неплохо зарабатывает на жизнь, она добрая, и вообще самая милая девушка из всех, кого я знаю.
— Отлично, — прервал я эту любовную песнь. — Но если она такая милашка, и ты чертовски счастлив, то к нам-то зачем приперся?
Минский повесил голову, и голос его стал тихим даже для такого коротышки.
— Мне кажется, она крадет у меня закись азота, ну, знаете, «веселящий газ»…
— Милая девочка.
— И эфир.
— Просто супермилая девочка.
Минский, вероятно, один из самых известных и высокооплачиваемых дантистов-динозавров в Лос-Анджелесе. Он замечательно умеет спиливать зубы, делать их похожими на человеческие, и занимает определенную нишу на рынке подобных услуг. Но когда дело касается женщин, то знаний у него недостаточно, еще нужно учиться и учиться. Это уже четвертая его любовница, о которой он нам поведал за последние два года, но я на все сто уверен, что было еще много других, о которых он просто не упоминает. Но, с другой стороны, может, это мне стоит поучиться — как-никак Минский, черт его побери, выполняет свой «мужской» долг намного чаще меня.
И все же, как мне кажется, эти девицы каждый раз обдирают его как липку.
— Ну и что ты от нас хочешь? — спросил я.
— Найдите ее.
— Ты что не знаешь, где твоя подружка?
— Нет…не совсем.
— Возможно, это и есть идеальные отношения между мужчиной и женщиной, — хихикнул я.
— И я хочу, чтобы вы выяснили, действительно ли она ворует у меня.
— А если это так?
— Помешайте ей. Или просто остановите. Верните мне мое имущество.
— А почему бы тебе просто не поговорить с ней, попросить по-хорошему? — спросил Эрни. — Разве не на этом основаны отношения? Доверие, честность и весь прочий бред.
Минский пожал своими тощими детскими плечиками. Он что, стал еще меньше, чем был минуту назад?
— Я боюсь, что если я спрошу… если я попрошу ее остановиться, то она меня бросит… или…
— Или расскажет Шарлин про ваши шуры-муры.
Шарлин — это его жена. Очень ревнивая. Ревнивая жена, которая в шесть раз больше по размеру, чем наш незадачливый герой-любовник.
Минский кивнул.
— Да, — с каждой секундой он становился все меньше, я уже было заподозрил, что сейчас он съежится до размеров горошины и вообще исчезнет из виду.
