class="p1">— Черт те дери! — воскликнул мужик и повернулся ко мне.
— Я по банку!
— Ать! — произнес мужик, не спуская с меня своих колючих глаз.
Валет. А зачем он мне?
— Ать! — воскликнул мужик и дал мне туза.
Перебор.
Я достал бумажник — старый отцовский бумажник. Вынул деньги и положил в шапку. Мать давала эти деньги. Я помню, как она их считала.
Услышав, что идет игра на деньги, многие подсели посмотреть. Чья-то голова свесилась с верхних нар.
А нам не везло. И Мишке, и Вовке, и мне. Круг подходил к концу. У меня в руках зажата восьмерка. Я знаю, что с такой картой не следует рисковать. Но если я не ударю по банку, наши деньги перейдут в карман к мужику.
— На все! — сказал я.
— А ведь тут много деньжат-то набралось, — сказал мужик и запустил руку в шапку, как в ведро с рыбой.
— На все, — повторил я.
— А платить есть чем?
— Говорю, на все, — сказал я, хотя точно не знал, сколько у меня осталось денег.
— Ать! — произнес мужик и бросил карту.
Я положил карту на свою и стал потихоньку, по чуть-чуть выдвигать ее. Сначала показался червонный знак. Потом голова дамы. «Ага! — радостно подумал я. — Одиннадцать: мне бы десятку».
Мужик потихоньку вытащил карту и так же тихо положил ее передо мной.
Я схватил карту. Король. Пятнадцать очков. Хуже не бывает.
Вовка заглянул ко мне в карты и спокойно, как будто ничего не произошло, сказал:
— Еще одну!
— Ать! — И мужик открыл туза. — Туз, он всегда туз, — сказал он, пододвигая к себе шапку с деньгами.
Мужик стал аккуратно расправлять бумажки и складывать одну на другую, шепча под нос:
— Сорок пять, шестьдесят, восемьдесят пять, сто пятнадцать… Сто семьдесят целковых, — сказал мужик и ухмыльнулся.
Я вынул из бумажника деньги. Было только семьдесят два рубля. Эти деньги мужик тоже аккуратно пересчитал и сложил одну бумажку на другую:
— Не хватает!
— Я потом отдам! У ребят займу.
— Потом, милок, земля травой порастет. Нет денег, давай какую вещичку.
— У меня только валенки есть.
— Сгодятся и валенки. Небось нерваные?
— Не отдавай ему валенки, пошел он к черту, — сказал Женька.
— Как это — пошел к черту?! — возмутился мужик. — Игра есть игра. Это все одно что пришел в столовую, поел, а потом говоришь: пошел к черту.
Я достал валенки и отдал мужику.
Мужик по-хозяйски оглядел валенки, а я вспомнил, как они стояли прислоненные к столу. «Отцу на фронте, наверное, дадут валенки», — говорила мать.
— Теперича в расчете, — сказал мужик и стал запихивать валенки в мешок, где лежало сало и хлеб.
— Послушайте, я не знаю, как вас зовут, — обратился к мужику Вовка, — но это нечестно — брать валенки. Мы едем в Сибирь. Николаю будут нужны валенки…
— Зовут меня Максимыч, а валенки мне тоже сгодятся. — Мужик поскреб затылок. — Если у тебя деньжонки есть, плати за дружка. Валенки отдам.
— У меня нет денег, понимаете.
— Нет, так сиди и помалкивай в тряпочку.
— Ладно, Вовка, — сказал я и полез на верхние нары.
Тут я увидел Галку. Ее огромные черные глаза смотрели в мою сторону с презрением.
— Не стыдно? — спросила Галка.
— При чем тут стыдно? Не повезло.
— Как же ты без валенок в Сибири будешь? Минус сорок градусов.
— В ботинках проживу.
— И ты, — Галка подергала за рукав Вовку, — сел в карты играть, музыкант.
— Видишь ли, Галочка, — Вовка поправил очки, — мы играли не потому, что мы картежники, а потому, что на душе тоскливо…
— Комсомольцы, школьники! — сказала Галка и, отчаянно махнув рукой, полезла на свое место.
3
Мы все решили обязательно на первой же остановке узнать правду о Москве.
Поезд остановился. Мы отодвинули дверь и увидели директора школы с каким-то военным.
— Для капитана-фронтовика у вас местечко найдется? — крикнул нам директор.
От радости мы даже не могли пошевелить языком. А директор уже подсаживал капитана в вагон. Левая рука капитана была на перевязи.
— Будем знакомиться, — сказал капитан. — Моя фамилия Соколов.
— Мы ученики девятого класса, — за всех выпалил Женька.
— А я Максимыч. По пути с ребятами, — сказал мужик, хоть его никто не спрашивал.
Капитан сел около печки, погрел над ней правую руку, залез в карман и вынул пачку «Беломора». Он дотронулся папироской до раскаленного металла «буржуйки» и несколько раз подряд затянулся.
Сорок пар глаз были прикованы к капитану. Казалось, что он сошел с экрана кино. Обветренное и обожженное солнцем лицо. Упрямый подбородок с ямочкой посредине. Глаза черные, жгучие, под мохнатыми, как гусеницы, бровями. Перевязанная рука и старенькая, видавшая виды шинель. Фуражка, выгоревшая на солнце. И сидел капитан как-то небрежно, как могут сидеть только бывалые люди.
— Отстал от своего поезда, — сказал капитан. — Вышел на перрон новости узнать. Смотрю, очередь за хлебом. Здоровый мужик женщину с ребенком отталкивает. Я за нее заступился. А в это время между моим поездом и перроном другой эшелон остановился. Пока я перебирался через эшелон, поезд хвост показал.
Капитан опять затянулся и струйкой выпустил дым.
— Там, на фронте, мы думаем, что у вас тут мир и все люди братья, — продолжал капитан. — А вы из-за куска хлеба можете подраться.
— Так ведь не хватает его, хлеба-то… — сказал Максимыч.
— Ты думаешь, там хватает? А солдат с солдатом последним куском поделится.
— Оно, может, и верно! — согласился Максимыч. — Обосновались здесь всякие мордовороты.
— Ну, а вы что примолкли, ребята? — спросил капитан и обвел нас взглядом.
— Тушуются они перед вами, — ответил за нас Максимыч. — А вы скажите: немцы-то лютый народ?
— Бандиты они! Все живое убивают: попадется старик — старика убьют, женщина на пути станет — изнасилуют. Сам видел: один мальчуган шапку перед фашистом не снял — застрелили. Да что говорить, — капитан махнул рукой, — бить их, гадов, надо!
Меня так и подмывало спросить капитана о Москве. Уж он-то все точно знает. Но как только я думал об этом, у меня перехватывало дыхание. Даже на экзамене со мной такого не бывало.
Меня опередил Мишка:
— Скажите, товарищ капитан, правда, что немецкие танки уже в Москве?
Капитан посмотрел на Мишку, и его брови-гусеницы сошлись на переносице.
— Кто тебе сказал?
— Максимыч.
Гневный взгляд капитана нацелился в сторону Максимыча.
— Тебе это приснилось? — спросил капитан.
— Я от шофера слыхал, — пролепетал мужик.
— Попался бы ты тем, кто под Москвой насмерть стоит. Они бы из тебя душу вон вытряхнули, старый болван. Да разве наши могут Москву сдать!
— Значит, Москва наша?! — крикнул я.
— Была и будет наша, — твердо сказал капитан.
Загорелись радостно глаза
