— Ребята, не зевай! За мной! Кто не успел, тот не съел.
Сергей без лишних разговоров перемахнул через забор, а юнга, опасливо озираясь, опять замешкался.
— Мсье, ты рискуешь заночевать на той стороне! Можешь не скромничать, смелее, паря! — подбодрил его ротмистр. — Не сомневайся, она крепкая, выдержит.
Придерживая одной рукой эфес шпаги, парнишка, осторожно переставляя ноги, наконец взобрался наверх. С внутренней стороны вдоль стены тянулся шаткий помост, на котором теперь стояли наши путники, явно боясь упасть.
— Не бойтесь, юноши! Сделано на совесть! — опять подбодрил француза хозяин острова, заметив, что его гости сомневаются в прочности сооружения. — Я здесь сто раз все проверил. И подпрыгивал, и топал ногами, и с грузом по трапу ходил.
Сергей оглядел постройки с высоты помоста и поразился тому, как хорошо благоустроил остров этот русский Робинзон Крузо. Он не мог вспомнить, когда именно написал свою книгу Даниель Дефо и могли ли ее читать в эти годы россияне, но все, что он видел перед собой, было очень похоже на описания, приводимые в знаменитой книге, и на кадры из многочисленных ее экранизаций.
Изгородь не была сплошной, наличествовали и ворота, и смотровая башня. Внутри, в центре площадки, между четырех деревьев стояла изба, вернее сказать, хижина с дверью и узкими окнами-щелками. Крыша когда-то имела покатые склоны, но сейчас на ней проросли трава и даже местами кустарник, что делало ее бесформенной, а свисающие с деревьев лианы почти полностью скрывали от посторонних глаз это жилье.
«Даже с самолета ничего не увидишь! Черт, придет же такое в голову! — чертыхнулся про себя Сергей. — Какой может быть самолет в тысяча семьсот восемьдесят девятом году?! Хотя уже наступил девяностый! Не важно. Все равно в восемнадцатом веке их не было даже в мечтах».
— Замечательная маскировка! — похвалил Строганов вслух ротмистра, как военный военного.
Старик засиял и дружески похлопал полковника по плечу.
Затем они направились к хижине. Перед домиком стояли простая лавка и грубо сколоченный обеденный стол, чуть в стороне виднелся очаг, выложенный из камней и обмазанный глиной. Вдоль стен тянулись аккуратные грядки с какими-то тропическими культурами, рядом — небольшой водоем с дождевой водой для полива, далее — навес и нары под ним. За домиком в гору вела узкая извилистая тропка, которая на середине подъема терялась из виду среди камней и кустарника. Видимо, она шла к тому самому загону для взрослых животных, которым так гордился хозяин.
«Молодец старик! — мысленно опять похвалил ротмистра Серж. — Хорошо обжил островок, основательно, на века. Наверное, решил помирать на чужбине. А действительно, куда ему плыть? Вернуться домой для него будет означать попасть на каторгу или на плаху, а тут он сам себе хозяин. Сыт, пьян и нос в табаке».
Табачком и правда потянуло, это ротмистр набил трубку и с наслаждением закурил. Затем, подбоченясь, он орлиным взором окинул все свое хозяйство и вопросительно посмотрел на гостей. Ну и как вам, мол, мой острог?
— Солидно. Думаю, если что, здесь можно отбиться от большой банды дикарей, — сказал Сергей.
— Что мне дикари! Этих антихристов я быстро отвадил от моих владений, — хвастливо отозвался на слова Строганова старик. — Один раз шайка людоедов приплыла, голов двадцать, но никто из них не возвратился к своим женам. Мушкеты у меня всегда наготове, а порох держу сухим. Гораздо опаснее пираты, которых в этих морях тьма-тьмущая!
— Пираты? Ты, дядя, не перепутал? Откуда они тут возьмутся? — удивился Сергей. — Ты часом не заговариваешься?
— А как я тут очутился? С пиратами и приплыл! — гнул свою линию старый ротмистр. — Думаете, тронулся умом мужик? Нет, разум мой ясен, а рука крепка, как и прежде!
Дед вдруг погрозил кулаком неведомо кому.
— Тогда приглашай к столу, наливай вина в чарки и рассказывай о пиратах! — предложил Строганов. — Продолжим разговор по русскому обычаю — за столом.
Хозяин спохватился, усадил гостей на лавку, сам метнулся к навесу, достал жбан с бражкой, кружки, из печи вынул кусочки жареной рыбы, перекрестил лоб, и изголодавшиеся гости без молитвы с жадностью накинулись на еду. Ротмистр под страстное чавканье и громкое причмокивание путешественников принялся рассказывать о своих удивительных, порой драматических приключениях. А пережил на своем веку ротмистр Степанов немало.
— Эх, ребята! Я повидал много разных стран, поучаствовал во многих битвах, обогнул два раза земной шар! Земля и правда круглая!
Рассказ его был долгим, но интересным. Сначала ротмистр пытался говорить на ломаном французском, чтобы было понятно Гийому, но память все время изменяла старому вояке, постепенно он перешел на русский и в конце концов так увлекся, что забыл о французе. Юнга Маню несколько раз пытался переспрашивать, но затем перестал вникать в разговор русских и задремал, разомлев от еды и бражки.
Глава 2
ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ДВОРЯНИНА ИППОЛИТА СТЕПАНОВА
— Веришь, мил человек, я пострадал за правду. Я за нее всю свою жизнь маюсь! Когда погубили императора Петра Третьего, меня не было ни в Петербурге, ни при дворе, но и у нас в уезде многие о том злодеянии шепотом, но рассказывали. Позже молодая императрица принялась новые законы сочинять, и призвали нас со всех краев для оформления согласия. У меня и в мыслях тогда не было не соглашаться с коронацией Екатерины, воспротивиться смене власти. Зачем мне, простому помещику, влезать в династические споры? Я был, по своему обыкновению, весел и пьян, буйствовал и развлекался в Белокаменной. На ассамблее много говорил, шумел, спорил. Обозвал фаворита императрицы срамным словом. Со мною, я уже говорил раньше, это бывает. Подумаешь, выражался! Вот за этакий пустяк меня, русского дворянина, со скандалом и турнули из Петербурга. Так я завсегда был по молодости горяч. Но я же русский человек, не голландец какой или швед! Одних дуэлей на моем счету была целая дюжина! И вот сослали не за поединок, не за дебош в присутственном месте, а — подумай только! — за дерзкие слова, сказанные против полюбовника царицыного Гришки Орлова. Скрутили руки, в кибитку сунули. Надеялся, что не на гауптвахту, до дому везут, в имение, ан нет, дело повернулось гораздо хуже. Прямо из зала собрания в ссылку направила меня государыня императрица, чтобы ее любимцу больше никогда и никто не смел и слова поперек сказать.
Попал я на окраину империи, на Камчатку. Об этих краях я никогда раньше и не слыхал! Казалось бы, терпелив человек, ко всему привыкает, но вышло иначе. Среди ссыльных родился заговор, а главным зачинщиком бунта стал поляк Мориц Беньовский. Кем он только в жизни не был, вроде бы даже иноземной службы бывший полковник. Только я склоняюсь к мысли, что он, скорее всего, обыкновенный проходимец. Этот полячишко подлый придумал манифест сочинить, что, мол, присяга императрице была незаконной! Объявили мы в ту смуту Павла Петровича законным императором, об этом заранее у Беньовского грамотка была заготовлена и зашита за подкладку! Народ смутили и подбили на выступление, во время бунта разбили морды служивым и торговым мужикам, немало прочего чиновного люда покалечили. Дальше еще хуже, убили мы коменданта Камчатки, капитана Нилова, захватили галиот «Святой Петр» и подались в дальние странствия. Набралась нас сотня человек за счастьем плыть, искать его неведомо где, за тридевять земель. Слыхали мы про остров справедливости, что стоит посреди моря-океана.
