бегала за ним. Ничего не сказала, когда она схватила своего брата за шиворот, хоть он уже был выше нас обеих. Прислонилась к двери и скрестила руки на груди, когда она потянула его за волосы. И после того, как их крики оторвали мистера Комптона от работы в саду и заставили вернуться в дом, а после, разняв детей он повернулся ко мне и спросил:
— Джейми, что произошло?
Я выдала правду.
— Марк начал это, — сказала я.
После этого он был наказан, хотя я не помню, как долго. Зато я отчётливо помню его взгляд, полный предательства и инстинктивное понимание того, что это ознаменует конец эпохи.
В следующем году вместо валентинок я получала унизительные прозвища, постоянные издёвки и новообретённую вражду с младшим братом моей лучшей подруге.
* * *
Оглядываясь назад, понимаешь, что Марк был не столько «трудным» ребёнком, сколько гиперактивным и нуждающимся в постоянной стимуляции. Вечно скучающий, чересчур смышлёный и явно слишком подкованный в компьютерах. Его записали во все возможные спортивные секции, и он преуспел во всех. Но внутри него как будто что-то постоянно бурлило, а бесконечные шутки и проделки помогали это унять.
«Типичное поведение одарённого ребёнка», — как-то раз сказала одна из девушек папы.
Она была психологом и действительно мне нравилась. По правде говоря, она была моей самой любимой из всех женщин, которых он приводил домой. Какое-то время я надеялась, что она станет моей мачехой, но папины отношения редко длились больше парочки лет. И это было проблемой, потому что я очень сильно привязывалась к каждой из них. Однако по разным причинам его партнёрши всегда уходили, и хотя отец быстро оправлялся, их уход неизменно заставлял меня чувствовать себя одинокой, брошенной и, возможно, немного виноватой. Была ли в этом моя вина? Была ли я слишком навязчивой? Стоило ли мне вести себя сдержаннее в их присутствии? Не поэтому ли мама бросила меня вскоре после рождения?
А, возможно, такова природа отношений: они временные, хрупкие, недолговечные. И не стоят того, чтобы их начинать.
Со временем я выработала свои способы справляться с этим. Единственное, что было в моей власти — это моё собственное поведение. Мне нужно было быть максимально внимательной и добиваться больших успехов, и если я этого достигну, возможно, люди задумаются о том, чтобы остаться со мной. А если нет… я научила себя быть благодарной за то, что они оставят после себя. Я благодарна девушкам папы за то, что они научили меня рыбачить, пользоваться тампонами и печь хлеб. И, конечно же, за то, что Марк Комптон был немного недооценённым гением.
Я тоже видела намёки на это. Скорость, с которой он заканчивал домашнюю работу, если это означало возможность выйти из дома и потусоваться с друзьями. Книги, которые он читал, развалившись на диване в гостиной, и все они явно не предназначались для его возраста. Хирургическая точность его колкостей, как будто он точно знал, что сказать, чтобы вывести всех из себя.
Но в целом, как только Марк перестал быть мальчиком, которого я обожала, и стал кем-то средним между маленьким гоблином и настоящим злодеем, мы с Табитой стали проводить больше времени у меня дома, и, похоже, его это вполне устраивало. На несколько лет он, казалось, забыл моё имя и обращался ко мне не иначе, как: Четырёхглазая, Коротышка, Ботан, Терка для сыра и ещё парой обидных прозвищ, которые цеплялись к тому, что во мне тогда больше всего бросалось в глаза (и из-за чего я больше всего комплексовала). В итоге он стал называть меня «Туалетная Бумага», после унизительного случая, когда я два часа ходила по школе с прилипшей к ботинку туалетной бумагой. Марк был тем, кто сказал мне избавиться от неё (Табита тогда заболела и не пришла в школу, а других надёжных друзей у меня не было), но прозвище так и приклеилось ко мне. С другой стороны, учитывая, что он вечно называл Табиту «Её Королевское Гадство», а она его «Нежданчиком мамы и папы», мне, наверное, ещё повезло.
Я не оставалась в долгу. Называла его Маркушей, хотя знала, что это его бесит. Как и у всех подростков, у него был период, когда он выглядел очень нескладным: слишком высоким и худощавым, с непропорционально длинными конечностями и слишком выраженными чертами лица. Но я всё ещё чувствовала себя обязанной его защищать, и в глубине души я знала, что постоянные придирки были единственным способом, которым он мог общаться с нами. По мере того как мы взрослели, когда Марк стал больше занят своей жизнью, а поддразнивания становились всё более вялыми (он больше игнорировал нас, чем дразнил), я почти начала скучать по прежним временам.
А потом он пошёл в старшую школу.
* * *
— Как так получилось, что мой паршивый младший братишка популярен, а мы с тобой нет? — спросила меня Табита на уроке физкультуры, посреди растяжки в паре.
— Ну, мы не непопулярные.
Она одарила меня свои лучшим «Ты, блять, серьёзно?» взглядом, но я не отступила.
— Таб, мы нормальные. У нас есть друзья. Парни. Мы есть друг у друга, в конце концов. У нас замечательные оценки, состоим в кружках и музыкальном оркестре, а также в Национальном обществе почёта. Мы пишем для школьной газеты, а на днях миссис Найлз сказала, что мы её любимые ученицы… — я поняла насколько пронзительно и отчаянно начала звучать, и резко замолчала.
Дело было в середине одиннадцатого класса. Благодаря какой-то непонятной магии школьной системы Марк учился всего на два класса младше нас. И, что удивительно, казалось, что вся школа находилась в его власти.
— Почему, ради всего святого, за последние две недели три девчонки, одна из которых старшеклассница, попросили у меня его номер? Почему половина футбольной команды тусуется с ним у меня дома?
Я моргнула.
— Разве Марк не девятиклассник?
— Да!
— Хм. Может, тогда тебе не стоит давать его номер старшекласснице…
— Я не собираюсь раздавать номер своего брата-неудачника ни старшекласснице, ни кому бы то ни было ещё, но мне нужно понять, почему он им нужен и почему у него огромная компания друзей, которым, видимо, нечем заняться, кроме как приезжать к нам в семь утра, чтобы подвезти его до школы!
Я склонила голову набок и попыталась представить Марка Комптона. Он уже не был таким ребячливым, как год назад, это точно. Голос уже не так сильно ломался. У него появилась кривая улыбка, и он явно чувствовал себя комфортно в своём теле. И если я
