обратился я к девушке. – После утреннего обхода извольте заехать в книжную лавку.
– Зачем?
– Хочу повесить портрет императора в кабинете.
– В приемном же висит один… – растерялась Вика.
– И тут пусть будет.
Не в качестве символа, но как напоминание. О том, куда «едет» страна. «Ниагарский водопад» он вон, шумит уже впереди.
* * *
Такое впечатление, что все только и ждут момент, когда я войду в кабинет, чтобы немедленно ворваться следом и сообщить о срочной нужде. А ведь практически у всех есть доступ к моему организму почти круглосуточно. А с другой стороны, хорошо, что стараются не беспокоить меня, когда я не на работе.
Странно, но сегодня никто не пытался штурмовать дверь. Удивительно даже, может, случилось что? Я выглянул в приемную – никого, один Должиков занимается своими делами.
– Чай принести, Евгений Александрович? – оторвался он от бумаг. – И я научился варить кофий не хуже нашей поварихи! В турке.
– Молодец! Нет, чуть позже. Просто нет никого, удивился.
– Да, странно, – вежливо улыбнулся секретарь и продолжил разбирать почту.
Я подошел к окну на доносящийся шум. Ах, вот почему никого нет. У нас тут шоу во дворе. Дворник что-то странное грузит в телегу, вокруг которой акулой нарезает круги всклокоченный Слава. Естественно, с разных сторон на это дело смотрят любители понаблюдать за чужой работой. Грешен, сам таким занимаюсь постоянно – номер три в рейтинге после пожара и текущей воды.
– Антонов! – крикнул я. – Ко мне зайди!
Действительно, если мне не видно, то что, идти самому интересоваться?
Слава зашел походкой двоечника, которого вызвали к директору школы. Как говорила моя учительница, нога за ногу. И вид у него был вовсе не такой, с каким сообщают о чем-то хорошем.
– Что случилось, Антонов? Ты решил переехать и жить с лаборанткой Аней? Грешновато!
Неразделенная любовь подчиненной к начальнику секретом не являлась. У Ани были замечательные и красивые глаза изумрудного цвета. Остальное, как и в пошлом анекдоте, составляла та самая часть организма, для которой нет названия, несмотря на очевидность наличия. Работала она отлично, так что у Антонова, даже если бы он захотел, повода расстаться с ней не было.
– Шуточки у вас, Евгений Александрович! Я с нашими сотрудниками никогда… Это кролики!
– Что? Взбунтовались?
Вот дурная привычка, понимаю – как только начинаю нервничать, так сразу во мне просыпается неутомимый мастер плоских шуток.
– Передохли… – выдохнул Слава.
– Все? – От удивления я даже привстал.
– До одного… Никто не выжил. Эпидемия какая-то.
Кролики у нас – никакой не ценный мех, а подопытные животные. Допускаю, что кто-то из персонала втихаря употребляет их в пищу, хотя я бы сильно подумал: сначала их заражают всякой дрянью, потом фигачат недопенициллин… Но ведь всё равно мясо!
Что за мор случился среди ушастых – знать не знаю. Я не ветеринар, и от разведения этих тварей далек, как от балета. Наверняка какая-нибудь вирусная фигня, передающаяся воздушно-капельным путем. В довольно тесном загончике любой чох моментально поразит всё поголовье. И как назло, анатомички – исследовать погибших – у нас пока нет. Все собираюсь завести и все другие дела, более важные, не дают.
– Трупы куда вывозить собрались? Есть тут скотомогильник неподалеку? Если нет, сжечь.
– Федор Ильич сказал, всё сделает…
– Как бы вы без директора жили? Скоро без Чирикова в сортир сходить не сможете. Клетки тоже уничтожить.
Вот… теперь новый расход. На новую «звероферму». Денег практически не вижу. Только пришли десятки тысяч от Келера – и вот их уже нет. Надо срочно дожимать думских. Пусть, наконец, открывают городской «кошелек» и начинают платить.
* * *
Церковь наша приходская, Николая Чудотворца на Курьих ножках, совсем недалеко. Прошел в сторону Садового немного, оставил по правую руку Большой Ржевский переулок – и на месте. Кстати, настоятели, что старый, что новый, не без гордости рассказывают, что пушкинская избушка на курьих ножках, стоящая на Лукоморье, – это их храм. Родители поэта жили рядом, а сам Александр Сергеевич здесь и родился. Впрочем, с местами, где солнце нашей поэзии увидело свет, в Москве примерно как в Элладе с родиной Гомера – не счесть.
Новый священник, отец Тарасий, молод, лет тридцати, к нашей службе испытывает неподдельный интерес и относится весьма благосклонно. По крайней мере, не настаивает, чтобы я еженедельно посещал службы, и про живущую рядом девицу Талль не заикался ни разу. Хотя наверняка ему уже давно нашептали.
Но сейчас я вдруг сам решил посетить его. Надо с кем-то поговорить. Слишком уж случившееся выбило меня из колеи. Вроде хожу и делаю то же, что и до этого, а покоя нет, будто камень на душе. И если судьба залетных жуликов меня не тревожила, то молодой пацан, даже жизни не видевший и оступившийся по скудости ума, из головы не выходил.
Церковь маленькая, и на воскресной службе здесь бывает тесновато. Зато сейчас, в будний день, тихо и спокойно. Настоятель возился возле ограды, но, увидев меня, отряхнул руки и пошел навстречу. Мы обозначили получение благословения, и отец Тарасий спросил:
– Что-то случилось? – Священник взял с ограды полотенце, вытер от пота почти безусое и безбородое лицо. Видно, что отращивает батюшка волосы, но получается плохо. Так, редкие, неубедительные пучки.
– За советом, батюшка.
Я помню историю про ослиные уши царя Мидаса и говорящий тростник, поэтому на тайну исповеди надеяться не стал. К тому же мы просто беседовали.
– Давайте присядем… – Священник показал на стоящую в тени лавочку.
А хороший у него тут уголок устроен. Плющом увитая беседка, птички поют…
– У меня был слуга, – начал я, когда мы сели поудобнее. – Возможно, вы видели его, молодой парень, Алексей.
Тарасий кивнул, вроде как вспомнил. Мало ли кто ходит к исповеди? Послушал стандартный рассказ про мелкие грешки, назначил епитимью – и до свидания. Впрочем, меня это не очень волновало.
– Недавно он исчез. Сначала мы думали, что просто убежал. Но потом я узнал, что его убили воры, подговорившие украсть у меня документы.
– Он был наводчиком? – коротко спросил священник, перекрестившись.
– Бог знает. – Я пожал плечами, тоже осенил себя крестом. – Жалко парня.
– Ты дал ему работу, кров, а он тебя предал. Не вина тебя гложет, а обида.
Я задумался. Платил я Алексею немного, но всегда вовремя. Кузьма учил парня, заботился о нем. Да, кров тоже был за мой счет, как и стол.
– Послушай притчу. – Тарасий достал четки, начал их перебирать. – Она не совсем православная, но мне кажется, очень подходит к этому случаю. Как-то раз к одному старому монаху пришел парень. Говорит: «В моей семье всегда есть обида. Живем хорошо, дружно, счастливо, но случится скандал, и все рушится. Я так не могу!
