Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
— Брось, Лешка, херню пороть! Летчик-самолетчик! Видел я, как аэропланы на землю падают. Одни головешки остаются. Иди в политработники, по крайней мере голодать не будешь и живым останешься.
Дед не страдал излишним патриотизмом. Война — значит придется воевать. Но и на рожон лезть нечего! А ведь нам действительно предлагали пойти в военно-политическое училище. Далеко не всем. У кого в порядке с происхождением, чьи родители или деды за белых не воевали, судимостей не имели. Я подходил по всем статьям. Почему отказался? Сам не могу объяснить. Наверное, крепко сидело во мне то, что называется патриотизмом. Хорошо пишется в стихах:
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной…
Но жизнь не стихи. Комиссаров я уважал, но хотел стать летчиком. Усталый, в красивой пилотской куртке, я шел по полю аэродрома вместе со своими товарищами. Позади был очередной полет, очередная победа, а я шагал, не обращая внимания на восхищенные взгляды девушек
Все, что сейчас рассказываю, это воспоминания человека, мягко скажем, далеко не молодого. Порой я не могу вспомнить имен друзей, с которыми общался месяцы и даже годы. Ушли из памяти названия городов, бесчисленных поселков и деревень, через которые я прошел в войну. Но я постараюсь предельно правдиво передать все, что пришлось пережить.
Мне было жалко маму, но я уже договорился, что буду поступать в летное училище. В девятнадцать лет человек, сам не осознавая, бывает жестоким. Я не понимал отчаяния матери, и меня не смогли убедить ее слезы. Я с легкостью и категорично отказался от перспектив военно-политической учебы. Но судьба решила за меня все сама. Когда проверяли зрение, дало знать мое увлечение книгами. Врачи поставили два значка: правый глаз — единица, левый — 0,9. Для авиации я был непригоден. Отсеивали многих. В летное училище из нашего факультета попал лишь Костя Серов.
С группой «счастливчиков» он уехал куда-то на следующий же день. А я дня три болтался на призывном пункте, где нас почти не кормили. Ко мне пробилась мама, принесла картошки, домашних котлет, сала, малосольных огурцов. Мы с Пашей Закутным и Петей Маленьким съели весь объемистый пакет за один раз. Мама сунула мне двадцать червонцев, купюрами по одному червонцу. Огромные деньги до войны.
Но по дороге в Саратов, на одной из станций, мы убедились, как подскочили цены. Рассудили, что самая выгодная еда — семечки. Можно грызть целый день. Купили чекушку самогона, хлеба, махорки и огромный пакет семечек. До Саратова от Сталинграда всего четыреста верст, но ехали мы двое суток. Семечек на этот путь нам хватило. Кроме того, на станции Петров Вал нас накормили среди ночи холодной пшенной кашей с подсолнечным маслом.
Несколько человек из нашего института попали в Саратовское танковое училище номер один. Позже в Саратове организуют еще несколько танковых училищ. То, в которое привезли нас, располагалось в Кировском районе Саратова.
Военный городок, огороженный колючей проволокой, состоял из двухэтажных каменных казарм, нескольких административных зданий, складов. Наша учебная рота состояла из 130 курсантов. Спали на двухъярусных койках. Учеба началась второго или третьего июля, сразу по прибытии.
Нас помыли, переодели в старую красноармейскую форму и еще более старые латаные-перелатаные сапоги. Дело в том, что сапог в армии не хватало. Почти всех красноармейцев обували в ботинки с обмотками. Но для танкистов обмотки не годились, цеплялись за все подряд, пока прыгаешь в люк да из люка.
Распорядок дня был такой: в шесть утра подъем, физзарядка, уборка постелей и завтрак. Кормили нас по девятой норме. Что это такое, мы не знали, но ходили постоянно голодные. На завтрак давали миску каши-размазни, ломоть пшеничного хлеба, кусочек сливочного масла (не каждый день), горячий чай и маленькую ложечку сахара. Сахар можно было разделить на две кружки, что мы и делали. Граммов семьсот горячего, хотя практически несладкого, чая создавали ощущение сытости.
К обеду мы уже были готовы есть траву — довольно большой перерыв и интенсивные занятия требовали пищи. Тарелка супа, две ложки каши, хлеб, чай. На ужин снова каша, иногда картошка с вареной рыбой. Хотя Саратов расположен на Волге, речную рыбу давали редко. В основном морскую, чаще всего треску. Мне она не слишком нравилась, но когда оголодаешь, и вываренная соленая треска с перловкой летит, только подкладывай!
Иногда на завтрак ставили в алюминиевых мисках крупно нарезанную каспийскую селедку. Почему-то татары, у нас их было довольно много, не очень ее любили, а я мог съесть и три, и четыре куска — сколько доставалось. Порой вместо масла давали соленое сало. Его тоже татары вначале не ели, и все доставалось остальным. Но потом и они начали потихоньку привыкать.
Почему я так подробно описываю нашу еду? Да потому, что голод, вернее недоедание, — это первое, что мы почувствовали, когда началась война. Потом будут вещи куда страшнее.
Дисциплина в училище была жесткая. За самоволку, как правило, отправляли на фронт. Вначале мы чувствовали себя вольно, думали, что это пустые угрозы, но когда отправили человек пять-семь, многие поджали хвосты. В принципе, молодежь фронта не боялась. Повторю расхожую истину, что в юности чувствуешь себя бессмертным. Но мы хотели учиться, стать танкистами и выйти командирами с лейтенантскими «кубиками» в петлицах.
Учебных предметов было много, как будто рассчитывали на два года учебы, а не на шесть месяцев. Когда изучали многочисленные уставы, мы буквально засыпали. Запомнилось, что первые недели нас просто задолбали строевой подготовкой. Во взводе часы были у одного-двух курсантов. Украдкой спрашивали:
— Сколько там осталось?
Владелец часов, которого без конца дергали, отмахивался:
— Много…
— Сколько точно?
— Двадцать четыре минуты. Доволен?
Но строевая подготовка существует в любых войсках. Терпели. Тем более нас убеждали, что без строевой выправки, умения четко шагать и отдавать приказы настоящих командиров из нас не получится. Знакомая по институту химическая защита, противогазы, отравляющие вещества. Они отпечатались крепко (зарин, заман, иприт и т. д.). От фашистов чего угодно ждать можно!
Из нас готовили командиров легких танков Т-26 и БТ-7. Уже через месяц мы неплохо освоили теорию, лихо ныряли в люки, наводили в цель пушку. Огонь! Готов фашист! Но все это была только имитация. Боевыми стрельбами пока не пахло. Сколько-то часов отводилось на устройство и вождение танка. К сожалению, все это изучалось на плакатах или на макетах, где мы старательно рвали рычаги, выжимали сцепление, выполняя развороты и двигаясь на полной скорости в бой. За рычагами старого Т-26 я побывал всего два раза, проехав в общей сложности километра полтора.
Нам повезло на командира взвода. Лейтенант Егор Севостьянович Шитиков был для нас уже «старик» — лет двадцать семь. Он воевал под Халхин-Голом, был ранен, учился на ускоренных курсах и получил сначала младшего лейтенанта, потом лейтенанта. Он запомнился мне своим добродушием и рассудительностью. Губастый, начинающий рано лысеть, Шитиков закончил пять или шесть классов, работал трактористом и мастерски владел танком.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
