сгореть, чтобы меня не стало? Превратиться в пепел, который ветер на своих крыльях разнесет по земле? Почему-то же, несмотря на адскую боль, я продолжаю это мучение?
— Ну что ты делаешь?!
Реутов с силой отдирает мои ладони от капота. Не скрывая беспокойства, подносит руки к лицу. И как будто хочет на них подуть. Но в последний момент раздумывает.
Мы теперь не настолько близки, да, Витя? Мы теперь, сука, не настолько близки…
Хмыкнув, я снова погружаюсь в матрицу. Будто со стороны наблюдаю за тем, как из нее на Реутова вылетает худющая патлатая девка. Как она пинает его, кусает и сыплет проклятиями.
Если бы от меня прежней осталось хоть что-то, я бы так, наверное, и поступила. Беда в том, что меня прежней нет. Он меня убил с особой жестокостью, помните? И сейчас матрица, дрогнув, выплевывает меня в совершенно другую реальность. Где я — не я. И реакции не мои.
Растерянно оглядываюсь. Но все равно не пойму, зачем это все сейчас? Почему он просто не оставит меня в покое?
Наши взгляды пересекаются.
— Кэт…
— Давай, Реутов, жги? Что еще?
Даже дерзко выходит. Привычка, видно, такое дело.
— Нас развели.
Ну, то есть, он со мной развелся. Так можно, да, если один из супругов сидит. С чем с чем, а с этим никаких проволочек. Система работает как часы. Позволяя смыть в унитаз всю твою прошлую жизнь.
Скинув с себя его руки, пячусь. И опять какого-то черта растягиваю рот до ушей.
— Кэт…
— Что?
— Что угодно, — задушенно сипит Реутов. — Ори. По роже мне дай. Я же понимаю, как перед тобой виноват.
Знаете, что самое смешное? Ему действительно очень стыдно. Ему в самом деле жаль. Только сейчас замечаю, что глаза у него красные, как у кролика. Все же Реутов реально хороший мальчик. Воспитанный. Совестливый. Представляете, оказывается, бывают совестливые уроды!
Прежняя Кэт непременно бы над этим поржала. А я просто хватаю ртом воздух, как оглушенная динамитом, всплывшая к поверхности воды рыба.
Угасая, на подкорке в смертельной агонии бьются мысли… Наверное, Витина мать в восторге от новой невестки. Меня она ненавидела, но как человек, по-настоящему интеллигентный, ни разу и слова плохого мне не сказала. Другое дело, что этого и не требовалось, уничтожить она могла одним только взглядом. Где бы мы ни появлялись — у них дома, или на каком-то светском приеме, она так на меня смотрела, что будь я чуть менее цельной, самооценка упала бы в ноль.
Один только раз она обратилась ко мне как к равной. Когда ей каким-то образом удалось устроить нам свидание в СИЗО. Я тогда дрогнула и дала показания, что знать не знала о припрятанной дури в тачке. А свекровь пришла вся черная, растерявшая всю свою спесь, и умудрилась уговорить меня взять на себя и это. Справедливости ради стоит отметить, долго ей меня убеждать не пришлось. Если бы пьяное вождения и не поставило крест на дипломатической карьере Реутова, то обвинения в хранении наркоты точно не оставило бы ему шансов. Я это понимала и готова была на все, чтобы его спасти. Мой уход в отказ был скорее продиктован неожиданностью предъявленных обвинений, чем попыткой выкрутиться. Но именно после той встречи капкан захлопнулся.
Десять лет моей жизни в обмен на его светлое будущее.
Десять гребаных лет.
А он… сколько там продержался? Ну?! На сколько его хватило?!
Солнце печет в голову, мысли путаются. Исчезают в поднимающемся от дороги мареве.
— Черт, надо было все же подождать с разговором.
Может, спросить, что бы это изменило? Так ведь неинтересно. На смену боли приходит чудовищной силы апатия. Я пячусь, пячусь, в остервенении тру лицо в попытке вспомнить то, что сейчас действительно важно.
— Сашу я вам с этой ушлой блядью не отдам. Она и так пришла на все готовое… — облизываю губы. — Пусть хоть с наследником подсуетится.
— Ты не понимаешь. Сашка практически тебя не помнит! — в отчаянии Реутов зарывается пятерней в волосы. — Ты ей чужой человек. Пока наладится хоть какой-то контакт, может пройти не один месяц. Зачем вырывать ребенка из привычной среды? Чтобы меня наказать?! Кэт… Ты же умница, подумай о дочке. Сашка — херовое орудие для мести.
— Она. Моя. Дочь.
— Она тебя не знает совсем! — орет. — Ей же в школу в сентябре! Мы купили квартиру специально поближе к языковой гимназии. А ты? Ну, куда ты ее приведешь? Ты сама хоть знаешь, какие условия тебя ждут?
В том-то и дело, что нет. Зато Реутов уж точно знает, на что давить. Меня освободили лишь потому, что у государства возникла острая необходимость в айтишниках высшего уровня подготовки. Мой рабочий контракт — еще одна форма рабства. Но я так обрадовалась возможности выбраться, что даже не стала вдаваться в детали.
— А я тебе расскажу, — додавливает Реутов. — Навел кое-какие справки. Насколько это возможно, ведь сама понимаешь, структура эта засекреченная. Жить, Кэт, ты будешь в закрытом городке. Невыездная совсем, без вариантов. Там, конечно, есть детский сад и школа, но ты же понимаешь — это не уровень лучшей в стране гимназии.
Голова гудит. Телом разливается незнакомая раньше слабость. В образовавшуюся в месте соединения ребер дыру вытекают все мои силы и весь душевный сок подчистую. Мне кажется, что продолжи Реутов в том же духе — меня вообще не станет.
— Садись в машину, я тебя прошу.
— Зачем? — облизываю спекшиеся на солнце губы.
— Я отвезу тебя к матери. Там твои вещи. Железо…
Ах да… Они же переехали поближе к гимназии.
— А нашу квартиру ты продал? — мой голос ломается.
— Если помнишь, она мне досталась в наследство. Так что ты не имеешь на нее прав, но я… — Реутов как-то потерянно похлопывает по карманам. Достает конверт с логотипом банка и протягивает мне.
Я качаю головой, потому что он прав. На деньги я не имею права. Но кто мне вернет, кто мне компенсирует все, что с этой квартирой связано?! Боже, ведь именно там случился мой первый раз. Именно в ту квартиру мы приехали после свадебного банкета, и он на руках занес меня в дом… Именно в той квартире мы трахались сутками на всех поверхностях, начиная от подоконника и заканчивая бабушкиным антикварным креслом. Именно в ней я перевела гору продуктов, не теряя надежды однажды его накормить собственноручно приготовленным ужином. И в неё мы принесли Сашку после выписки из роддома.
Пячусь, а ноги не слушаются. Я как пьяная.
Реутов тычет под нос злосчастный конверт.
