отступлениях и авторских оценках виденного в пути. Все внимание автора направлено на объективное описание событий, предметов и лиц. Последовательность описаний основывается, как правило, на одном из двух принципов — пространственном или временном. Первый композиционный принцип обычно лежал в основе паломнических хожений, в которых описания памятников христианской культуры и «святынь» соотносились с топографией местности.
Принцип временной последовательности лежал в основе «светских», то есть торговых и дипломатических, хожений. Описания в них размещались в соответствии со временем совершения путешествия, нередко с датировкой пребывания путешественника в тех или иных местах, встреч с лицами и происшедших событий. Такой композиционный принцип в значительной мере зависим от первоначальных дневниковых записей, которые нередко вели путешественники и которые впоследствии подвергали переработке.
Конечно, временной и пространственный принципы взаимосвязаны и поэтому в чистом виде не встречаются. Однако преимущественное предпочтение того или иного принципа и естественная логическая и литературная обусловленность их выбора писателями довольно отчетливо прослеживаются в различных хожениях. Разумеется, Стефану Новгородцу удобнее строить свое повествование о Константинополе, его святынях и памятниках культуры и искусства на основе их топографического расположения в городе, центром которого все русские путешественники считали церковь святой Софии, Для него неважна была временная последовательность осмотра.
На ином принципе располагает свои очерки Игнатий Смольнянин. Он датирует и время выезда, и время пребывания на Дону, и события, происшедшие в Азове, и дворцовый переворот в Царьграде, и венчание на царство Мануила, хотя и в этом хожений описание некоторых памятников и «святынь» Царьграда сбивается на пространственный принцип, видимо, в силу сложившейся традиции.
Композиция паломнических хожений отличается и тем, что в них встречаются вставные эпизоды легендарно-библейского содержания, чего нет в хожениях дипломатических и торговых. Обычно легендарные и библейские эпизоды эти писатели соотносят или с географическими местами, или со «святынями» и памятниками христианской культуры. Нам представляется, что известный исследователь древнерусской литературы А. Н. Веселовский был не прав в своем заключении, что в хожениях «живая легенда уступила место топографической заметке»[3]. Точнее было бы сказать, что легенда слилась с топографической заметкой и тем самым приобрела более реальные очертания: ее действие происходит не в «некотором царстве», а в определенной местности. Топографическое описание оживляло легенду, возбуждало творческое воображение читателя для выражения его религиозно-символического взгляда на жизнь природы и общества.
Однако легенды нередко несли идеи, вступавшие в противоречие с идеями официального церковного православия. Они порождались народными представлениями и включали апокрифические, еретические, а иногда и языческие мотивы. Вокруг этих легенд развертывалась идеологическая борьба. Образцы таких легенд мы встречаем во многих паломнических хожениях. Особенно много апокрифических легендарных мотивов у Даниила и языческих у Анонима. И в этом сказалась связь авторов этих хожений с народом. Однако не только христианские легенды, но легенды вообще уже отсутствуют в хожениях Афанасия Никитина, Неизвестного Суздальпа и у гостя Василия в первой части его хожения, до описания Палестины.
* * *
Задачи жанра потребовали от древнерусских писателей-путешественников разработать и систему стилистических приемов описаний увиденного. Эта система несложна, нередко она нарушалась в частностях, но в основных своих принципах соблюдалась. Как правило, описания строились на нескольких основных приемах, используемых в различных сочетаниях и с предпочтением одного из них.
В паломнических хожениях, например, нередко о предмете рассказывается через его действие. Стефан Новгородец так описывает икону Богородицы: «...в теремци икона свята а Богородица: таа икона посылала мастеры на Кыев ставити церкви Печерьскыа во имя святыа Богородица. Тая ж икона плакала, коли фрязове хотели выняти, и слезы еа поймали пред нею церковникы; в жемчюг тые слезы положены. Таа икона много больных исцеляет».
Автор рассчитывал здесь на то, что икона Богородицы хорошо известна читателю, поэтому ее описание не могло представлять интереса. Но те легендарные рассказы, которые связаны со «святыней», имели особую значимость для путешественника, поскольку они были главной причиной самого путешествия, и он поведал о них в духе сложившейся традиции.
Любопытен другой традиционный стилистический прием, который условно можно назвать «нанизыванием». Он применялся в описании сложного объекта. Сначала назывался более объемный предмет, за ним следует цепь предметов с уменьшающейся объемностью. Истоки этого приема лежат глубоко в народном творчестве, он напоминает игрушечные «матрешки» и сказочный прием типа: дуб, на дубу — сундук, в сундуке ~ утка, в утке — яйцо, в яйце — иголка. Прием этот широко распространен в новгородских хожениях.
Аноним с помощью этого приема так рассказывает о памятниках культуры Царьграда, разрушенных крестоносцами: «Оттоле на царев двор на полдень: есть царьвь двор Константинов над морем над Великым; есть на цареве дворе узорочье. Над мором высоко поставлен столп камеи, а на столпе 4 столпци каменных, а на тых столпцех положен камеи синего аспида, а в том камени вырезаны псы крылаты и орли крылаты камены и бораны камени; боранам рога збиты да и столпы обиты...»
Как видим, описание строится на определенной последовательности: царев двор, на дворе — узорочье, в узорочье — столп, на столпе — четыре малых столица, на малых столпцах — камень, на камени — псы крылаты, орлы, бараны и т. п.
Приемы эти просты, лапидарны и традипионны. В живописи, например, им соответствуют художественные принципы древнерусского иконописного изображения.
Язык хожений в основе своей народный, разговорный. По своему синтаксическому строю и лексическому составу лучшие произведения этого жанра (хожения Даниила, Анонима, Стефана Новгородца, Игнатия, Афанасия Никитина и др.) были доступны самому широкому кругу читателей — настолько прост, точен и вместе с тем выразителен пх язык. Вот как Даниил говорит об Иордане: «Иордань же река течет быстро, береги же имать обон пол прикруть, отсуду пологы; вода же мутна велми и сладка пити, и несть сыти пиющим воду ту святую; ни с нея болеть, ни пакости во чреве несть».
Короче и яснее, чем сказано у Афанасия Никитина, сказать невозможно: «Оны его взяли часа того да и разграбили»; «А тот пошел куды его очи понесли»; «тысячу золотых на главе твоей возьму»; «А у жены дитя родится, ино бабить муж (т. е. выполняет женскую работу. — Н. И.), а имя сыну даеть отец, а дочери мать».
Однако рассказывая о некоторых предметах и событиях, особо их волнующих, писатели-путешественники отступали от принципа простоты, прибегали к высокому стилю — к усложненному синтаксису, ритмическому строю речи, к аллитерациям.
Некоторые места описания в хожениях распадаются на ощутимые ритмические единицы. Игнатий Смольнянин так, например, описывает иностранных представителей, присутствовавших в константинопольской Софии на доставлении на царство Мануила: «Бяху же ту и Римляне от Рима, // и ото Испании Немцы//,
