часов на этот день приходилось.
О том, что теплая печка на протяжении всей зимы могла только грезиться русскому крестьянину в долгом пути с обозами или на лесосеках, майданах для выжига угля, возле смолокуренных печей, красноречиво говорят цифры. По 40 губерниям Европейской России на период рубежа XIX – ХХ веков насчитывалось ни много ни мало – 2 025 000 сельских промышленников – кустарей и ремесленников! И это не считая тех, кто занимался другими работами, не квалифицированными кустарными, а грубыми, вроде грузового и легкового извоза, землекопных и строительных работ, валки и вывозки леса и сплава плотов, погрузки и разгрузки барж и вагонов и т. п. И не считая тех профессионалов, кто занимался не кустарными промыслами, а разносной торговлей (знаменитые коробейники, или офени), лечением скота (бродячие коновалы) или обслуживанием в трактирах и других торговых заведениях (половые и официанты). Два миллиона только квалифицированных крестьян-ремесленников, то есть тех, для кого такая работа была постоянной, а большей частью и наследственной. И это не городские промышленные рабочие-крестьяне, которые летом пахали, сеяли, косили. Два миллиона тех крестьян, кто занимался несельскохозяйственными работами непосредственно у себя дома или поблизости от него, в своей волости. Тем или иным заработком занимался почти каждый крестьянин. В Вологодской губернии, в Пестовском сельском обществе государственных крестьян Трегубовской волости Сольвычегодского уезда в 1849 году имелась 1881 наличная душа мужского пола; работников из них было 886. Обработкой льна здесь занималось 240 человек, выделкой деревянной посуды – 127, извозом – 58, сплавом – 50, мельников было девять, кузнецов – девять, сбором ивовой коры занимались семь человек, работами в Петербурге – семь, портняжили – 22, рубили лес – 19, вязали плоты – 17, мочальным промыслом занимались 13, скорняжеством – 13, обывательской гоньбой (перевозкой почты и пассажиров) – 12, кожемяк было 11, маслоделов – 11, пилили лес – 10, перевозкой почты занималось 10 человек, служили у купцов по торговым делам – семь, чеботарей было шесть, делали сита и решета шестеро, коновал был один, красил ткани один, шерстобитов было пять, конопатка судов занимала пять человек, торговали вразнос четверо, на сплаве соляных судов работало четверо, рыболовством занимались четверо, валяльным промыслом трое, скупкой тряпья трое, подряды на перевозки брали двое, мясо солили двое, кирпичников было два, выжигали поташ двое, постройкой саней занимались двое, кучеров было два, другими работами занимались 13, итого – 725 человек. Только одним хлебопашеством занималось 85 человек, а 14 человек занимались только разными работами, не обращаясь к земледелию.
А сколько еще было таких, кто уходил на заработки далеко от дома. Отходничество, наиболее развитое в нечерноземной зоне, особенно в т. н. центрально-промышленном районе, резко возросло к концу XVIII века. Помещики получили вкус к покупным европейским товарам, к роскоши, отказываясь от дедовских традиций натурального хозяйства. В результате стали быстро расти крестьянские оброки, а где же было взять крестьянину с его натуральным хозяйством денег, как не заработать на стороне? Количество отходников известно более или менее точно: они ведь должны были брать паспорта на право отлучки за пределы волости. В конце XVIII века только в Московской губернии выдавалось ежегодно около 50 тысяч паспортов, а в Ярославской – 74 тысячи – около трети взрослого населения. В 1828 году отход государственных и помещичьих крестьян по 54 губерниям России составил 575 тысяч. В 1843–1844 годах по России выплачивалось крестьянами за паспорта и билеты на право отхода 1 110 870 рублей, а в 1854–1856 годах – уже 1 665 559 рублей. Только в Вологодской губернии в 1843–1844 годах за паспорта выплачивалось 15 589 рублей, а в 1854–1856 годах – 17 737 рублей, что составляло около 1,5 % от общероссийских сборов. В это время в огромном вологодском селе Шуйском «…в летнюю пору трудно встретить мужчину: с началом весны весь мужской пол, за исключением стариков и не могущих почему-либо трудиться, отправляется на работу в Петербург и в приволжские местности, откуда возвращаются глубокой осенью». В 1844 году было выдано паспортов по губернии трехгодовых семь, двухгодовых 102, одногодовых 3517, полугодовых 2336, а всего 5962; в 1845 году было выдано трехгодовых паспортов 8, двухгодовых 108, одногодовых 3604, полугодовых 2715, а всего 6435. Кроме того, в 1845 году было выдано билетов на право отлучки до полугода 18 528. Это данные только по государственным крестьянам, которых тогда в губернии было полмиллиона душ обоего пола. В итоге в 1845 году в губернии уходил по паспортам 1 % государственных крестьян, а по краткосрочным билетам еще 4,1 %.
Не стоит все валить на помещиков, на их стремление выжать из своих крепостных лишнюю копейку. В конце концов, в той же Вологодской губернии помещиков было относительно немного, и основная масса крестьян здесь была свободной от барского самоуправства: это были государственные и удельные крестьяне, платившие подати государству и министерству Императорского Двора. И после отмены крепостного права и реформ государственной и удельной деревни отходничество не только не сократилось, но, напротив: в целом по стране с 1861 по 1910 год оно возросло в 7 раз! В 1861–1870 годах по 50 губерниям в среднем за год выдавалось краткосрочных паспортов 1286 тысяч, в 1881–1890 годы – 4938 тысяч, а в 1901–1910 годах – уже 8873 тысяч! Это-то В. О. Ключевский назвал зимним отдыхом крестьян! В Петергофском уезде Петербургской губернии в 1881 году из 26 тысяч взрослого населения 8,5 тысяч рассчитывали на сторонние заработки вне деревни, а в Копорской волости заработками занимались восемь мужчин из 10. Массу отходников привлекали крупные города, а самым большим городом в России был в XIX веке Петербург. По переписи 1881 года в столице числилось крестьян из Петербургской губернии 39 620 человек, из Новгородской 34 000, из Тверской 65 967, из Ярославской 61 700 и из Костромской 18 851 – всего 220 тысяч человек! К концу XIX века появились новые формы отходничества: уход из черноземных губерний на юг, в Причерноморье и Нижнее Поволжье, на сельскохозяйственные заработки (уборочные работы там начинались раньше, чем в Курской или Орловской губерниях).
А были еще и такие, кто сочетал домашние занятия ремеслом в свободное от земледельческих работ время с отхожими работами. Вернулся откуда-нибудь из Донбасса, с шахт, к весенним работам, а в междупарье, когда посвободнее стало, еще и бондарничает или ложки режет. Так мой дед на шахты хаживал да бондарничал: пахотной землей Белоруссия бедна.
Причины всего этого хорошо известны. Еще Н. А. Некрасов назвал виновника такого распространения неземледельческих промыслов: это Царь-голод! Вопреки современным байкам о благоденствовавшей старой России, столь же основательным, как и байки бар старого времени о мужичке, всю зиму лежавшем на теплой печке, русскому крестьянину постоянно угрожал элементарный голод. Ведь великорусский крестьянин обречен был заниматься хлебопашеством в зоне рискованного земледелия. Такая зона – не выдумка советских журналистов, пытавшихся объяснить неблагоприятными условиями провал колхозно-совхозного сельского хозяйства. Это действительно факт.
Все дело в том, что великорусские земли лежат в зоне резко континентального климата. А для него характерен короткий вегетационный период, колоссальные перепады температур и неустойчивая погода. Сельскохозяйственные работы на основной территории России могут вестись только с конца апреля – начала мая до середины сентября – максимум пять месяцев.
