написать не девальвирующийся от времени роман практически невозможно. Как правило, уже через пару поколений прозу читать тяжело. Меняется все — ритм речи, сленг, актуальность тех или иных тем, лексика — да все!
— А стихи — нет? — продолжал допытываться Четвертый.
— А стихи тоже в основном да, но некоторые — нет, — улыбнулась Береза. — Некоторые строки вечны и не стираются. Я сейчас приведу пример, чтобы тебе было понятно. У Пушкина, самого великого поэта, писавшего на русском языке, есть, разумеется, безнадежно устаревшие строчки.
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Что тебе здесь непонятно?
Четвертый почесал в затылке.
— Ну… Как бы… Все. Все непонятно. Я понял только, что кто-то что-то взорвал, а потом улетел. А кто сидит — я так и не въехал.
— Отлично! — засмеялась Береза. — А теперь для сравнения его же классическое:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Здесь что непонятно?
Четвертый покраснел.
— Здесь все понятно. Даже мне. Но в общем я понял, о чем вы. Стихи могут портиться, а могут не портиться. Могут быть сильными и слабыми. Как заклинания. Можно на пять минут заклятие наложить, а можно на всю жизнь!
— Во! — неожиданно заорал невоспитанный Дуб. — Я же говорил — он нормальный! А ты шаришь, пацан! Именно так — заклинания, магия! До появления Системы стихи были видом творчества, максимально приближенным к магии. И точно так же, как заклинания, они могли сработать или не сработать. Вот послушай одного древнего поэта, Рождественский его фамилия.
Сначала в груди возникает надежда,
неведомый гул посреди тишины.
Хоть строки
еще существуют отдельно,
они еще только наитьем слышны.
Есть эхо.
Предчувствие притяженья.
Почти что смертельное баловство…
И — точка.
И не было стихотворенья.
Была лишь попытка.
Желанье его.
Тоже, кстати, из вечных стихов. Там просто нечему портиться — стихи люди не перестанут писать, пока не вымрут.
— Ну хватит, — поморщился Клен. — Рождественский прекрасен, но у нас сегодня не он.
— Зануда ты, — поморщился Дуб, и пояснил Четвертому. — Каждые такие посиделки посвящены одному поэту. Мы выбираем у него вневременные стихи и читаем друг другу. Сегодня у нас Элмер Транк. Был такой поэт в России, первые стихи за пару лет до появления Системы появились. Кстати, неподалеку здесь жил, у колдунов в локации. Из настоящих был, без матюгов и шок-контента до души добирался.
— Ну так и начинай тогда, — улыбнулась Береза.
— Да легко, — кивнул Дуб.
Не смирили нас железом и льдом,
Не пленили благосклонностью дам.
Где мои сапоги — там и дом,
То, что ближе лежит — тем и дам.
Я не горд и не особенно зол,
Но не жалуюсь пока на склероз.
Значит, завтра начинаем с азов —
Как гореть, когда ударит в мороз;
Как собрать хотя бы тысячу «я»
В поумневшее упрямое «мы»;
И куда нас завела колея
По сугробищам трехлетней зимы.
Береза, не сдержавшись, захлопала в ладоши и крикнула:
— Тогда держи в пару!
На той стороне, где мы —
Время трехлетней зимы,
Пир во время чумы,
И совесть болит, как зуб.
Другой стороны нет.
Дебаты про Тьму и Свет
Смешней, чем хромой сонет
Про сидорову козу.
На той стороне, где нам
Достанется по трудам —
Пророк рассылает спам,
И дьявол за тамаду.
Но слышен далекий рог,
И ножик вонзен в порог,
И Повар запек в пирог
Серебряную звезду.
Там любят без громких фраз,
Играет армейский джаз,
И Бездна Голодных Глаз —
Вокруг, наверху, внизу.
Там кто-то в пятьсотый раз
Полсотни вселенных спас.
Там нет и не будет — нас.
И совесть болит, как зуб.
Девушка дочитала и улыбнулась Четвертому.
— Ну как тебе?
Монах осторожно пожал плечами:
— Ну… — и все-таки честно признался. — Не знаю. Кстати, там есть незнакомые слова. «Хромой сонет», например. Я не знаю, что это такое.
Береза насупилась.
— Давай все-таки разделять объективное устаревание и собственное невежество. Иначе любой идиот начнет предъявлять за все, что сложнее «Мама мыла раму». А хромые сонеты и сегодня пишут. Хромой сонет, чтобы ты знал, это тот же классический сонет, только с укороченными четвертыми стихами, ну, то есть строчками, в катренах. И все, и больше никаких отличий.
Четвертый хотел спросить, что такое катрен, но посмотрел на обиженное лицо Березы и передумал.
— Ладно вам… — примирительно сказал Клен. — Парень, ты не старайся понять стихи, как решить задачу. Это же как песня, их надо просто слушать. Они сами в уши затекут, если настоящие. Вот еще — тоже про сонеты. Ну и немного про нас сегодня.
Когда в секунду схлопнутся века —
Исполнятся недобрые приметы:
Расколется кираса ледника
И заржавеет ятаган кометы.
Взойдет на трон, кто Истину искал,
Но изменял себе от раза к разу.
И только ветры в амбразурах скал
Останутся,
по долгу и приказу.
Когда потухнут звёзды и глаза,
Когда по кухням разведется плесень —
Ни суховей, не майская гроза
Не пролетят по городам и весям.
Когда любое слово — весть беды,
Клочка от наших клятв не сохранится —
Приходит время
разбивать сады
И для сонетов линовать страницы.
Клен замолчал и очень серьезно спросил у монаха.
— Ты ведь понял, о чем это стихотворение?
Тот вздохнул и кивнул.
— Понял. Ну то есть я не уверен, что я все правильно понял, но вот чисто для себя — здесь все понятно. Это реально про сейчас. Мы стоим на пороге, скоро все рухнет и мир изменится. От нашего старого мира, наверное, мало что останется. И что вот делать обычному человеку, если ты вообще никак на это повлиять не можешь? Если ты, блин, как муравей? Ну он и говорит — делай то, что надо делать. Если ты садовник — сажай сад, даже если яблок не увидишь. Кто-то тебе потом спасибо скажет, даже если тебя уже не будет. Если поэт — пиши стихи. Лучше — хорошие.
—
