— Не нужно надо мной подшучивать. Ты итальянец, ты заканчиваешь работу над дипломом, потом ты вернешься домой, найдешь работу… а мы здесь живем в аду. Эти свиньи душат нашу страну, они продают ее по кускам, они торгуют ею, словно проституткой. Многие наши друзья внезапно исчезают только потому, что протестовали, или потому, что являются членами политической партии…
— Но, Элени, у вас ничего не получится, вам не на что надеяться. Здесь как в Южной Америке: американцы не хотят рисковать, они предпочитают военный режим угрозе слева. У вас нет никаких шансов. Все бесполезно, поверь мне.
— Возможно. Однако все уже решено. Мы по крайней мере попытаемся.
— Полагаю, революция не может обойтись без тебя.
— Клаудио, да что с тобой? Куда подевались все твои прекрасные рассуждения о свободе и демократии, о наследии древних, о Сократе и Платоне и вся прочая чушь? Ты говоришь словно служащий кадастра, черт возьми!
Она начинала раздражаться. Клаудио какое-то время смотрел на нее молча — Господи, она прекрасна, как Елена Троянская: гордая и надменная, маленькие тонкие кисти рук, темные глаза, глубокие, словно ночное небо, а кофточка, скрывающая грудь, напоминает драпировки Фидия. Он предпочел бы запереть ее, лишь бы уберечь от опасности.
— Элени, как мне жить, если с тобой что-нибудь случится? Ты ведь знаешь… ты знаешь: я думаю так же, как ты… Но мне невыносима мысль о том, что ты будешь там в опасности. Они разорвут вас на куски, они же мясники, любовь моя! Вы не сможете сопротивляться. Вы уже три дня как протестуете, и первый министр не сможет больше сдерживать военных, даже если он этого действительно хочет. Они нанесут удар стремительно и жестко, и люди оставят вас в одиночестве. Они боятся, у них есть работа, семья, у них так много прошлого и так мало будущего…
Девушка улыбнулась:
— Да ладно. Они ничего нам не сделают, это будет мирная манифестация, говорю тебе. Мы не вооружены.
Тут в заведение зашел бродячий музыкант и заиграл на бузуке. Некоторые посетители присоединились к нему и запели «Аспра, кокина, китрина» — мелодию, которую Клаудио и Элени столько раз пели с друзьями и которая сейчас звучала для них особенно трогательно. У Элени заблестели глаза.
— Сколько раз мы ее пели… и она по-прежнему прекрасна, тебе не кажется?
— Элени, послушай, уедем со мной. Бросим все и отправимся в Италию. Мы поженимся, найдем работу, все будет хорошо…
Девушка покачала головой, и волосы упали ей на глаза, волной легли на щеки и на шею.
— У меня есть более заманчивое предложение. Пойдем ко мне домой. Мария ушла в кино со своим молодым человеком, они не вернутся до полуночи. Займемся любовью, Клаудио, а потом ты проводишь меня в университет. Я не могу упустить такой день… Великий день, когда вся молодежь страны поднимется на мятеж… Быть может, и люди последуют за нами, я еще не утратила надежды.
Они вышли на улицу, и Элени подняла глаза к ясному небу:
— Смотри, завтра будет солнечно.
Она разделась перед ним без колебаний, забыв о врожденной стыдливости, которую всегда проявляла. Она позволила ему смотреть на себя и испытывать желание, гордая своей красотой и храбростью, — она сидела на краю постели при слабом свете ночника. Клаудио опустился на колени, нагой и трепещущий припал к ее ногам и стал целовать их, он положил ей голову на колени и ласкал ее стан руками, потом склонил ее на постель и сжал в объятиях, накрыл ее широкой грудью и плечами, словно хотел спрятать ее в своем теле. Но ночная тьма стояла у него за спиной, давящая, словно камень, холодная, как нож.
Время от времени он слышал отдаленный гул, похожий на раскаты грома или удары колокола.
Сердце его билось и готово было разорваться, и сердце Элени билось в такт меж ее восхитительных грудей — о, прекрасная Элени, удивительная, сладостная, дороже жизни, горячая, как солнце! Никто не в силах разорвать их объятия и причинить ей зло. Она принадлежит ему навсегда, что бы ни происходило вокруг.
Они оделись, сидя спиной друг к другу на противоположных краях кровати, а потом снова обнялись, словно не могли расстаться.
— А теперь проводи меня, — сказала девушка.
Она уже собрала сумку, положив туда кое-какую одежду и немного еды. Клаудио помог ей натянуть куртку.
Огромная машина вздрогнула, вгрызаясь в асфальт гусеницами, и, выпустив плотное облако черного дыма, грохоча и лязгая, двинулась по темным улицам. Из распахнутых ворот казармы вслед за первым выехали другие танки, поворачивая башни и наводя дула пулеметов. В их темных и блестящих поверхностях отражался свет фонарей. За танками шли грузовики с солдатами в камуфляже. Они молча сидели на скамейках в касках, надвинутых на глаза, с автоматами на коленях. У офицеров были усталые лица. Они взглядом проверяли снаряжение и форму солдат и следили за стрелками часов. Время от времени по радио передавали приказы, напоминавшие карканье, на них отвечали односложно. Им предстояла бесславная миссия.
Они миновали Элевсин и Пирей и вошли в город, разделившись на два отряда: один двигался с юга, через улицу Пиреос и площадь Омонии, второй — с севера, на полной скорости, через проспект Патиссион и Национальный музей. Порыв ветра растащил страницы газеты по белым ступеням, между большими дорическими колоннами.
Танк, замыкавший вереницу, развернулся поперек на перекрестке с проспектом Александрос, преграждая путь транспорту. Командир танка открыл башенный люк и выглянул наружу, чтобы оценить обстановку. На шее у него висели наушники, руки он засунул за пояс. На огромной скорости подъехала машина с включенными фарами, блеск их слепил, и офицер мгновенно вынул пистолет, подняв левую руку. Автомобиль остановился на небольшом расстоянии от гусениц танка, оттуда вышел мужчина с усталым лицом и длинной бородой. Он растерянно оглядывался.
— Сюда нельзя! — закричал офицер. — Центр города перекрыт. Возвращайтесь назад, немедленно.
Человек даже не сдвинулся с места.
— Пожалуйста, — закричал он, — у меня в салоне больной, я должен отвезти его в больницу.
— Не сюда. Отвезите его в Абелокипи или в Кифиссию.
— Что происходит? Что вы здесь делаете?
— Я же вам сказал, убирайтесь. Не заставляйте меня повторять, — закричал офицер, теряя терпение.
Водитель вернулся к машине, открыл заднюю дверцу.
— Профессор… профессор… мы не можем ехать дальше… Весь район занят военными… Профессор Арватис, вы меня слышите? Отвечайте, прошу вас.
Периклис Арватис лежал на заднем сиденье, лицо его наполовину скрывал воротник куртки. Казалось, он спит глубоким сном. Ари взял его за руку: она была ледяная.
— Профессор, мы не можем попасть туда… все было напрасно, Боже мой… напрасно. Я отвезу вас в больницу.
Он снова сел в машину и на полной скорости двинулся в Кифиссию. Въехал во двор больницы, к посту ночной охраны:
