— Этот человек — мошенник! — чуть не во весь голос заорал старикашка. Было неясно, кого он имел в виду, Вертена или Климта.
— Я готов поклясться, — напирал Климт. — Вы можете записать мое свидетельство прямо здесь, на месте, если хотите.
— Хорошо, — согласился жандарм.
— Вы не должны верить его словам. Они явно в сговоре.
Услышав это от старикашки, полицейский закатил глаза; хороший признак, подумал Вертен, который понял, что дальнейшие протесты с его стороны только пойдут ему же во вред. Вытисненная на визитной карточке Климта надпись: «ХУДОЖНИК ИМПЕРАТОРСКОГО ДВОРА ГУСТАВ КЛИМТ» — сделала свое дело.
Полицейский опустил кошелек в руки престарелого господина.
— Думаю, можно сказать, что справедливость восторжествовала. Похоже на то, что имело место простое недоразумение.
— Ну, ты законченный идиот! — взбеленился старик.
Вертен оставил пострадавшего выяснять отношения.
Но офицер, похоже, не был настроен на длительное обсуждение.
Прямо через улицу, в «Кафе Фельдмана», они нашли столик в углу. Заведение, занимавшееся в основном обслуживанием поминок, сильно смахивало на пещеру. В нем не было ничего уютного или приятного.
— Премного благодарен, — заявил Вертен, когда они уселись.
— Ничего больше или меньше того, что вы сделали бы для меня. Рад оказать услугу. Меня особенно радует, что наконец-то кстати пришлись визитные карточки, которые я заказал.
— Мне повезло, что вы увидели происходившее, — проговорил Вертен, бегло просматривая меню на столе.
— Ничего я не видел, — заявил Климт, не снисходя до изучения своего меню. — Цилиндр этого глупца заслонял все. Но я слышал, как разорялся этот старый дурень, и примерно прикинул, что же произошло. Поделом ему за его дремучесть.
— Вы знакомы с ним? — удивился Вертен.
— Знаю о нем. Я сразу его заметил. Удивляюсь, что вы не узнали его. Это же был Эдуард Ханслик, самопровозглашенный музыкальный диктатор Вены.
«Значит, это был сам Ханслик», — подумал Вертен. Этот человек уже целое поколение царствовал на музыкальной сцене; его критическое мнение до сих пор могло подтолкнуть или разрушить карьеру любого композитора или исполнителя. Ярый противник романтической музыки Вагнера и Брукнера, Ханслик поддерживал формалистическую музыку классицизма, представленную Брамсом. Какую позицию он занимал по отношению к Иоганну Штраусу? Что-то вроде того, что мелодии Штрауса делают слушателя невосприимчивым к серьезной музыке.
Подошла официантка, и Климт заказал кофе со взбитыми сливками.
— Да побольше взбитых сливок, — сказал он молоденькой женщине. — Похороны разжигают аппетит. — Кофе должен был сопровождаться линцским[12]тортом.
Вертен заказал свою обычную небольшую чашку кофе, слегка сдобренного молоком; он надеялся успеть домой к обеду. Фрау Блачки обещала приготовить жаркое с луком. От одной мысли о сочных кусочках говядины и жареном луке у него потекли слюнки.
— Счастливая случайность, что я вот так натолкнулся на вас, — заявил Климт. — Я собирался навестить вас.
— Надеюсь, это не связано с пропавшей натурщицей, — заметил Вертен, ибо его первым делом было расследование смерти одной из натурщиц Климта. Он начал думать о своей деятельности, выходящей за пределы адвокатской, как это случилось сейчас: о расследованиях.
Только вчера он приказал изменить свою бронзовую дощечку на входе в контору в Габсбургергассе. Она уже больше не гласила: «Адвокат Карл Вертен, завещания и доверительная собственность». Теперь надпись выглядела так: «Адвокат Карл Вертен, завещания и доверительная собственность, уголовное право, частные расследования».
Климт покачал головой:
— Ничего такого серьезного, как я думаю, хотя, похоже, нечто драматическое в этом есть. Возможное дело для расследования.
Вертен встрепенулся.
— Полагаю, вы слышали о молоденькой дочери Шиндлера? — спросил Климт.
— Шиндлера? Вы имеете в виду художника-пейзажиста?
— Эмиля Шиндлера. Да. Его дочь — Альма.[13]Бедный Эмиль умер от прорвавшегося аппендицита.
— Верно, — припомнил Вертен. — А его вдова вышла замуж за вашего сотоварища по «Сецессиону», Молла.
— Карла Молла, — подтвердил Климт. — Я рад видеть, что вы в курсе сплетен мира искусств. — Он понимающе кивнул Вертену, как если бы тот теперь должен был знать всю историю до конца.
Тот не знал.
— Очевидно, не всех сплетен, — признался адвокат.
— Ну, видите ли, молодая девушка и я часто общаемся как по профессиональным причинам, так и по личным…
— Можете не продолжать. Еще одна победа.
У Климта достало приличия покраснеть при этих словах.
— До этого далеко. Хотя признаюсь, что я, как и многие другие мужчины, просто сражен этим юным созданием. Так обольстительна! И к тому же умненькая головка. Она считает себя музыкантшей.
Последовала пауза, поскольку подали кофе и пирожное. Чашка Климта являла собой миниатюрный Маттерхорн[14]из взбитых сливок. У художника сделался довольный вид, и он с удовольствием проследил за удаляющейся официанткой.
— Такое пленительное юное создание, — повторил он, принимаясь за свой кофе и пирожное.
Вертен отпустил ему пять минут на непрерывную еду и питье, в течение которых Карл как следует приложился как к первому, так и ко второму.
— Альма Шиндлер, — напомнил Вертен.
— Да-да. Восхитительная девушка, и я склонен полагать, что она тоже без ума от меня. Я путешествовал с ней и ее семьей по Италии этой весной, и между нами определенно возникло некое притяжение… Прогулки в Венеции по площади Сан-Марко… Но без препон тоже не обошлось. Карл… я имею в виду Молла, не вас…
— Отчим не одобрил.
Климт печально кивнул головой:
— Буржуазные условности. Должен вам сказать, Альма умеет владеть и своим умом, и телом. Любое другое прелестное юное создание уже делило бы ложе со мной. — Он глубоко и горестно вздохнул.
