ни в реке ничего бы не чебурахнуло.
— Проведал, значится… Зачем же меня три раза пересказывать просил? — засопел Кашкин.
— Уж больно красиво брешешь. Заслушался невольно.
— Погодите, я не понял, — юнец с заячьей губой нервно сглотнул. — Ежели это розыгрыш, зачем же следователь едет из Петембурга?
— Небось не успели предупредить. Он сорвался в Москву, а как доберется, тут и огорошат: зря торопились, ваш-бродь! То-то разозлится столичный чин. Заорет: «Подать сюда Кашкина, тудыть-растудыть! Сто плетей ему за ложную тревогу! А лучше все двести, чтоб и другим в назидание!»
— Братцы, да как же ж… Я же своими глазами… А вдруг сперва там как раз бомба была, но я помолился и Господь милосердный превратил взрывчатку в холодец?! Он умеет! Он воду в вино превращал, что ему стоило нас спасти. Вокруг ведь бабы, дети…
— Хорош заливать! — набычился Мартын.
— Ты это дождю скажи! А то мокнем тут, как три сосны на Муромской дороге.
— Погодите-ка, — насторожился Евсей, отбрасывая окурок. — На лестнице… Крадется кто-то.
Мартын испуганно оглянулся.
— Тьфу ты, черт! — он сбросил капюшон и прислушался. — Вроде тихо. Небось, шавка бродячая забежала, а как нас услышала — прижухла.
— Может шавка, — Евсей всматривался в темноту. — А может и черт.
— Так пойди, проверь.
— Цыц! Раскомандовался он тут. Молод еще, сам и сбегай.
Юнец с заячьей губой шагнул под проливной дождь и тут же вернулся обратно.
— А может, вместе, а? — умоляюще протянул он.
— Боязно одному? — хмыкнул Кашкин. — То-то! На словах все смелые… Ладно, пойдемте вместе. Гуртом и черта бить легче. Да и по уставу положено!
IV
В это же время, примерно в пяти верстах от промокшего сада, на Пречистенке, из закрытого экипажа вышли два господина в нелепых шляпах. Пробежались, перепрыгивая лужи, чтобы поскорее оказаться под навесом. Здесь выяснилось, что тот, который носил покосившийся цилиндр, — это финансист Шубин. Второй же, одетый в шинель почтмейстера, сбивал дождевые капли с архаичной черной треуголки, украшенной желтым пером.
— И вот представьте, Иван Лукич, — продолжил он разговор, начатый в карете, — поспорили мы с полковником Ковничем, кто на охоте больше фазанов настреляет. Я предъявляю трех, а у него семь, такая вот пропорция… Проиграл, и сорок дней вынужден носить на голове это старье. Неудобно, прохожие на улицах хихикают, дети кричат «прусак»! А самое неприятное, набирается в шляпу дождевая вода. Поклонишься, при встрече, миленькой девице и тут ей водопад в лицо.
Директор сберкассы не прислушивался к этим словам, погруженный в мрачные мысли. Надежды спастись от сурового наказания уже практически не осталось, поэтому шёл он задумчивый и растерянный, как агнец на заклание. Его спутник толкнул дверь третьего нумера.
— Входите, не заперто.
Жилец, несмотря на поздний час, бодрствовал. Сидел у стола, что-то быстро писал. Увидев, как заколебались от сквозняка огоньки свечей, поднял голову.
— Митя, я сразу понял, что это ты, — радушно протянул хозяин, вставая навстречу гостям. — Никто иной без стука не приходит.
— Лишний раз стучать — соседей будить. А ты опять чью-нибудь чистую душу в пепел обращаешь? — почтмейстер указал на исписанные листы. — Сжигаешь на костре критики, словно Великий Инквизитор?
— Нет, не то. Это письмо издателю, который сомневается, стоит ли издавать свежий роман monsieur Верна, французского сочинителя. Конечно же, я эту идею горячо поддерживаю. Вот послушай, — он схватил лист бумаги и стал читать с середины, — «писатель умеет не только подать в сюжете загадку, которую так важно иметь в хорошем романе, к тому же он насыщает книги подробными сведениями из области географии, зоологии, химии и истории. Поистине, от одной книги „Таинственный остров“ современным гимназистам выйдет больше пользы, чем от всех реформ графа Толстого[2]!»
— Напрасно ты про графа вставил, да еще так язвительно. Этак тебя мигом в вольнодумцы запишут, — предупредил Митя, и тут же вспомнил о цели визита. — Ох, голова дырявая! Мы же к тебе не просто заехали. Позволь рекомендовать тебе г-на Шубина, Ивана Лукича. Директора сберегательной кассы. Мы вместе в Сандунах паримся. И вот он приезжает на ночь глядя, кричит: «Беда, кошмар, срочно сведи меня со знаменитым сыщиком Мармеладовым!»
— Давно ли я успел знаменитым стать? — поморщился критик. — Подумаешь, помог разобраться с Пиковым тузом, а уже и сыщик!
— Благодари газетчиков. После статей в «Ведомостях», да в прочих листках для чтения, вся Москва гудит. В какой трактир не зайди, до сих пор судачат про то, как ты одной рукой скрутил душегуба из Нескучного сада, а другой рукой прихлопнул богатеньких развратников из общества Двойной розы. Спроси любого, скажут: проницательнее Мармеладова человека нет!
Финансист, робко топтавшийся в дверях и делавший лужу натеками с плаща, будто ждал именно этих слов. Выскочил на центр комнаты, озираясь как загнанный заяц. Бросился на колени.
— Ба-а-атюшка-а! Христом-богом заклина-а-аю, — заголосил Шубин. — Я человек не шибко богатый, но к завтрашнему дню… По знакомым соберу… Триста рублей дам! Умоляю, отыщите украденное. Иначе в Сибирь. В Сиби-и-ирь…
Силы покинули его и, распластавшись на полу, дважды ограбленный чиновник потерял сознание.
— Давай перенесем твоего знакомца на диван, — Мармеладова вышел из-за стола, не выказав удивления. — Ух, тяжелый какой. Ростом не велик, а пудов пять весит, минимум… Чего это с ним?
— Его имя давно уже на заметке у полиции. Шубин начинал конторщиком в рязанском банке, у Стрыкова.
— Это который Стрыков? — переспросил сыщик. — Не тот ли, что обещал удвоить вклад любого человека всего за год?
— Он самый, — кивнул Митя. — И ведь удвоил, а многим утроил капиталы. Первые два года щедрейший процент выплачивал. Оттого и слух о чудо-вкладах разлетелся по всей Империи. Без газетной хвалы и рекламных плакатов. На третий год в его закрома хлынули миллионы рублей, в том числе и казенных денег. Всем захотелось несметных богатств. Тут-то Стрыков набил мешки ассигнациями и сбежал
