встречаются. Конь переходит на шаг. Я склоняюсь к белому плечу девушки, она говорит мне что-то, говорит, обнимает меня и…
Протягивает лист бумаги. Щеки её покраснели, словно ей чудилось то же, что и мне, будто мы на самом деле поцеловались.
«Право, даже не знаю с чего начать. Грустно-грустно стало. Я по тебе за последнее время соскучилась. А кто ты для меня? Так, всё равно… не знаю… На полевых работах — там всё было по-другому, интересно было. Ты такой необычный, другой. Сначала это казалось, конечно, непривычным. Немного не нравилось что-то в тебе, но потом мы все … В сущности, ты очень хороший, своеобразный… мы все просто влюбились в тебя. Нет, не так как влюбляются всегда, ты умел напоминать о себе даже тогда, когда тебя не было рядом…» я посмотрел на Лайлу. Она сидела, отвернувшись к окну, и делала вид, будто читает. А я вспомнил полевые работы. Хотя я чувствовал, знал их отношение ко мне — то, что она сейчас написала — было откровением. Откровением того недавнего и, в тоже время далёкого времени. Там, на полевых работах я познакомился с «Великолепной Пятеркой» девушек, филологов. Каждый вечер после работы мы собирались в их домике и очень интересно проводили свободное время. У меня тогда была уже девушка, Лена. А их, позже, в университете — так и стали называть «Великолепная Пятерка», с легкой руки моей Елены. Нас было девять человек: они, я, Лена и ещё два парня из моей группы. Да, там было хорошо. Я вновь погрузился в смысл того, что писала Лайла:
«… А вот, когда ты приехал ко мне и, та поездка в лес, когда мы опять собрались все вместе… Вот тогда я задумалась о тебе и обо мне. Я и ты — рядом — теперь так я думала. Мне было хорошо, совсем по-новому хорошо…».
Я вспоминаю ту поездку. Была весна. Мы пили березовый сок. Я и Лайла долго бродили по лесу, уединившись от остальных. В тот день мы, кажется, спорили о смысле жизни. Тогда я впервые поцеловал Лайлу. Но поцеловал просто так, от радости, наполнявшей меня, от полноты бытия, от счастья цветения и пробуждения природы. И я не лгу, я любил в этот момент весь мир. И любил Лайлу.
Хотя, где-то совсем недалеко была Елена. Её я любил, но не так.
«…Но я мучилась вопросом — почему ты меня поцеловал? Почему ты так ко мне относишься немножко снисходительно и немножко, как намного более старший. Или я тебе нравлюсь, или… я, конечно очень не хочу, чтобы это было по второй причине, но я в этом не совсем уверенна. Хочется верить, но… понимаешь? Я расскажу тебе это «НО». Года два назад я познакомилась с одним человеком. Мы с ним встречались. Он, кажется, любил меня. Для меня это было впервые, я чувствовала к нему какое-то внутреннее доверие (да, он был старше меня на пять лет, а я — я была ещё совсем ребенком).
Я ему верила. Верила каждому его слову, каждому жесту, каждому движению его руки. Мне даже никогда и в голову не приходило, что всё не так, как он говорит, делает… А он однажды взял и просто не пришел. Я продолжала верить, вопреки факту, я его ждала. Он не приходил. Было больно, обидно. Стыдно, что я так обманулась. Всё вдруг стало ненужным. Хотелось кричать, заткнув уши, чтобы не слышать себя. Я сказала себе — ВСЁ. Теперь я боюсь. А вдруг опять? Я так этого не хочу, это так ужасно! И сейчас мне снова хочется верить. Верить тебе, верить своим чувствам, верить, потому что, когда ты писал, за шутливой вежливой иронией ты — искренен. И я верю. Может, я вижу всё не таким? Надо разобраться, понять. И все же, меня к тебе что-то очень притягивает. Ты внутренне совсем не такой, каким кажешься на первый взгляд. Твой мир глубже, шире, чем у остальных. Все же, я не могу понять, что именно влечёт меня к тебе, как и не могу понять иногда, что выражает твой взгляд. Он очень выразительный, в нем огромное, серьезное что-то, я чувствую это, но ЧТО? — как я хочу уловить это «что», и часто смущаюсь этим… и, тогда, приходит в голову, что ты обо мне думаешь, как о легкомысленной и пустой девчонке. Ты все смотришь, я от этого смущаюсь ещё больше, не знаю, куда деть свои глаза. А ты называешь меня кокеткой. Хотя и в шутку, однако, называешь. Я хочу стать нужной тебе, хочу, хоть немного проникнуть в твои мысли, понять их. Хочу, чтобы ты считал меня хоть чуточку своей. Но. Но… существует мой особый мир. Может он и не нужен, но я без него не смогла бы. Могу тебя в гости сводить, если захочешь. Правда, поймешь ли ты меня? Должен».
И я беру ручку. Руки дрожат, даже неловко.
«Если честно — на подобные письма даже ответить невозможно, я отвечаю. Не стану лукавить — оно меня потрясло. Меня все в нем удивило. Я не хочу говорить о себе, но сила твоей искренности может, просто убить. Ты зря сетуешь на свой «особый мир». Он должен быть у каждого (и несчастлив тот, который его не имеет) и нужно уходить туда, когда грустно или больно. Ведь он является ни чем иным, как твоей собственной душой, в которой, и только в ней, ты можешь предаваться мечтам (даже несбыточным), самоанализу, разрешению волнующих тебя вопросов. И только пускать туда немногих следует, избранных. Ибо, чтобы повести в свой мир, нужно быть, более, чем уверенным в избранном человеке; нельзя ошибиться. Здесь, как у саперов — ошибка стоит жизни».
Я отдал листок Лайле. Она читает, а я наверняка знаю, что сам себе отрезал путь в её душу. Она может обидеться. Но ведь я не хочу её обижать, я люблю её. А дидактика прорвалась.
Зазвонил телефон. Лайла ушла. Через минуту она позвала меня.
Звонит Лена, я беру трубку.
— Алё, Лен? Да, я был вчера в общежитии и сегодня, до обеда. Придти?
Ты когда приехала? Ясно. Кто на вахте? Ну, тогда я проскочу. Пока. Лайла смотрит на меня в упор.
— Мне жаль, что ты сейчас уйдешь. Я хотела бы тебя чаще видеть, — она не отводит глаз. Я молчу.
— Я часто думаю о тебе. Я должна себе всё уяснить, — тихо говорит она, а я чувствую себя уличенным
