пока я не свернул во внешний двор.
Я чувствовал этот взгляд.
2
Первым делом я заглянул в павильон для купания. Из упрямства, надо полагать. Назло строптивой апсаре. Конечно, согласно этикету следовало дождаться в опочивальне торжественного явления сотни и еще восьми юных прислужников, позволить им облачить себя в легкие одежды и под славословия гандхарвов прошествовать в сиянии златых сосудов, которые все это сонмище несло бы за моей спиной…
В большинстве случаев я так и делал. Положение обязывает. Но иногда, вдохнув запах утра, отличного от тысяч обыкновенных рассветов, я позволял себе минуту юности. Не телесной, нет, с этим у Индры Могучего, Стосильного, Стогневного и так далее было все в порядке, чего и вам желаю, — зато со свободой… Ритуал порой давит на плечи тяжелей боевого доспеха, потому что к доспеху можно привыкнуть, а навязшие в зубах церемонии можно разве что не замечать.
Увы… увы.
В воде, благоухающей жасмином и наверняка освященной дюжиной соответствующих мантр, плескались апсары. Увидев меня, они смутились столь призывно и чарующе, что стоило большого труда не присоединиться к ним в ту же минуту. Тем паче что одет (вернее, раздет) я был самым подходящим образом. Но сверло во взгляде Брихаса до сих пор причиняло зуд моей спине. Поэтому я ограничился малым: помахал красавицам рукой и уселся на скамеечке, предназначенной быть подставкой для ног. Еще одна дань легкомыслию и вызов общественному мнению. Тем более что сиденье с высокой спинкой, выточенное из цельного куска эбенового дерева, стояло рядом. И восседать на нем полагалось исключительно мне, в крайнем случае — мне с апсарой-фавориткой на коленях.
Шачи, супруга моя дражайшая, в этом павильоне сроду не показывалась — чуяла, умница, что мужу нужны берлоги, где он может отдохнуть от семьи.
Соответственно и я смотрел на некоторые проделки богини удачи сквозь пальцы. И даже смеялся вместе с остальными, когда кто-нибудь из приближенных дружинников-Марутов или даже из Локапал-Миродержцев громогласно возглашал, косясь на краснеющего приятеля:
— Желаю удачи!
Желать, как говорится, не вредно…
Зато в беде Шачи цены не было. Не зря ее имя означало Помощница. Помощница и есть. Это пусть Шива-Разрушитель со своей половиной ругаются на всю Вселенную, а потом мирятся — опять-таки на всю Вселенную, и мудрецы озабоченно поглядывают на небо: не началась ли Эра Мрака, не пора ли запасаться солью и перцем?
Нет уж, у нас удача отдельно, а гроза отдельно!
Я и опомниться не успел, как одна из апсар оказалась подле моих ног. На полу, изогнувшись кошечкой, этаким гладеньким леопардиком с хитрющими плотоядными глазками. Машинально склонившись к ней, я оказался награжден превосходнейшим поцелуем и был вынужден сосредоточиться на теплом бутоне рта и проворно сновавшем язычке. Не скажу, что это не доставило мне удовольствия — но поцелуй был омрачен сознанием того, что я совершенно не различаю моих небесных дев. За исключением некоторых. Кто же это?.. Ну, разумеется, тонкостанная Менака, прапрапрабабушка всех тех сорвиголов, что сейчас расстреливают друг друга на Поле Куру, затем чаровница Урваши, за плечами которой десятка три-четыре совращенных аскетов (за это красотку не без оснований прозвали «Тайным оружием Индры»), и, конечно же, сладкая парочка Джана Гхритачи, близняшки из породы «Сборщиц семян» — потому что у любого отшельника, стоит ему узреть моих купающихся девочек, мигом начинается непроизвольное семяизвержение…
Очень удобно, когда хочешь вырастить будущего человечка с хорошей родословной, но при этом убрать в сторонку рьяного папашу — особенно если папаша принадлежит к тем преисполненным Жара-тапаса[3] оборванцам, чье проклятие неукоснительно даже для Миродержцев!
Аскет-то после такого конфуза лет сто мантры бубнит, во искупление, ему не до случайного потомства — пусть хоть в кувшине с топленым маслом выращивают, безотцовщину!
В следующую секунду я выяснил, что целуюсь именно с Гхритачи (или с Джаной?), вернее, уже не целуюсь, ибо апсара смотрит на меня, как брахман на священную говядину, и ужас в ее глазках кажется мне изрядно знакомым.
— Владыка! Ты… ты моргаешь?!
Что мне оставалось после такого заявления, как не моргнуть изумленно?
Апсара вывернулась из моих объятий и резво отползла в сторонку.
— А что, собственно, тебя не устраивает? — осторожно спросил я, пересаживаясь на полагающееся мне кресло.
Оправившись от первого потрясения, Джана (или все-таки Гхритачи?!) оценивающе смотрела на меня снизу вверх.
— Да, в общем, ничего… Владыка. Тебе даже идет…
— В каком это смысле «идет»?!
Я начал закипать.
— В прямом. Просто раньше ты никогда этого не делал.
— Не… не моргал?!
— Ну конечно! Ведь Миродержцы не моргают!
Вот так встаешь утром, радуешься жизни и вдруг узнаешь о себе столько нового и интересного! Подойдя к полированному бронзовому зеркалу на стене, я пристально всмотрелся сам в себя. Попробовал не моргать. Глаза не слезились, и неподвижность век казалась совершенно естественной. Моргнул. Тоже ничего особенного. Не менее естественно, чем до того.
Змей Шеша их всех сожри, наблюдательных! Испортили настроение…
Я громко хлопнул в ладоши, сдвинув брови, и с этой минуты никого уже больше не интересовало: моргаю я или нет и стоит ли проснувшемуся Индре ополаскивать лицо. Потому что отработанный до мелочей ритуал вступил в силу — сто восемь юных прислужников, возникнув из ниоткуда, выстроились вдоль стен павильона со златыми сосудами в руках, умелые массажисты принялись растирать меня благовонными мазями и омывать травяными настоями, покрывать кожу сандаловыми притираниями и украшать цветочными гирляндами.
После чего, облачась в подобающую сану одежду, я прошествовал к выходу, сопровождаемый мальчиками с опахалами из хвостов белых буйволов. Покинув павильон, я прогнал огорченных мальчиков и в одиночестве направился к казармам дружины.
3
На половине пути к казармам, откуда доносился веселый лязг оружия и молодецкие выкрики, меня остановил Матали, мой личный возница. Вернее, это я его остановил. Матали как раз выезжал из-за поворота дороги, мощенной тесаным булыжником и ведущей к границе Обители Тридцати Трех — дальше начинались пути сиддхов, доступные лишь посвященным. И то стоило быть внимательным, чтобы вместо какого-нибудь Хастинапура, где тебя ждет совершающий обряд раджа, не залететь в Пут, адский закуток, где в ужасной тесноте мучаются умершие бездетными.
Впрочем, к Матали это никакого отношения не имеет.
Чуточку рисуясь, возница лихо подбоченился и позволил поводьям провиснуть. Так, самую малость, изящной дугой над кинутой под ноги шкурой пятнистой антилопы и свернутым в кольцо бичом — ни дать ни взять, ручная змея прикорнула в тепле рядом с хозяином, а четверка буланых коней радостно ржала, чувствуя намек на свободу и одновременно с удовольствием повинуясь твердой руке Матали.
