Это у меня тяжёлый! У меня все дни тяжёлые! Тебе бы такие дни, как у меня! Да ты в своей школе не учишься совсем! Спишь на уроках, а приходишь домой, тоже спишь!
Я закрыл глаза и представил, как Нютка вращается в неоновом колесе. Есть такой цирковой номер, очень зрелищный: человек упирается ногами-руками в колесо и начинает всячески вращаться. Вот Нютка вращалась, вращалась, и выходило очень красиво, она была похожа на витрувианского человека, вписанного в круг, только с развевающимися волосами, ну и фигура у неё потоньше. Я прямо любовался, как это она красиво вращается…
– Ты меня бесишь! Бесишь!
Нютка лупила кулаком по моему плечу. Больно, между прочим: кулачки у неё маленькие, но твёрдые.
Я встал, потирая плечо:
– Чего ты вскипела, систер? Дети ни при чём. И я ни при чём. И бусы твои доброго слова не стоят. Признайся лучше, что тебя просто раздражают эти дурацкие коробки.
После этих слов я ожидал, что Нютка запустит в меня чем-нибудь. Но она резко развернулась и зашагала в кухню.
Я подмигнул братьям и двинулся за ней.
Нютка стояла у стола и резала хлеб. На плите что-то варилось – видимо, сестра поставила кастрюлю на огонь ещё до того, как начала ругаться.
В углу кухни завалился набок пакет с продуктами. Пахло сосисками.
– Люблю свою сестру!
Я ухватил отрезанную горбушку и откусил большой кусок. Хлеб был свежим и вкусным.
Нютка фыркнула.
– Кастрюлю с огня сними, – скомандовала она. – И воду слить не забудь.
Я приоткрыл крышку.
– Pasta!
В кастрюле бурлили макароны. Воду я слил, заправил макароны оливковым маслом.
Стёпка с Пашкой уже явились на вкусные запахи и теперь смирно сидели за столом.
– Руки помыли? – рявкнула Нютка.
Братьев моментально сдуло.
Вообще-то Нютка молодец. Не дала нам умереть голодной смертью. Свои деньги, между прочим, на еду потратила. Да, у неё есть свои деньги, она уже сейчас зарабатывает, как может: копирайтинг, переводы какие-то. О будущем думает.
От родителей мы денег не получаем. Мама у нас принципиальный противник карманных денег, а папа – принципиальный сторонник мамы.
Нам выдают ровно на школьный обед и на проезд туда-обратно. Поэтому мои карманы всегда пусты. Я бы тоже хотел как-то поправить свое финансовое положение. Но я ничего толком не умею.
Нютка разложила еду по тарелкам, и мы бодро загремели ложками и вилками. Жизнь медленно наполнялась красками.
Кстати, о красках. За окном совсем стемнело.
– Не знаешь, где parents ? – обратился я к Нютке.
Сестра дёрнула плечом:
– Даже не интересно!
– Не спросишь, что за загиб у папаши?
– Это меня интересует ещё меньше! – отчеканила Нютка.
Дверь хлопнула.
– Эгей! — послышался голос отца.
Нютка грохнула свою тарелку в раковину. Она уже покончила с ужином.
Отец появился в дверях. Радостный такой.
– Я тут немножко подсуетился… А мамы дома нет? О, ужин на столе! Анночка, какая ты умница!
Нютка мрачно посмотрела на него, ничего не сказала и удалилась в свою комнату.
Отец уселся на её место.
– Я тут немножко… потратился. Денег в доме нет. Но это временно. Ты мне веришь, Тим?
Я вяло кивнул. Спорить не хотелось. Говорить тоже.
– Вот и хорошо! Мы всё поправим, и очень скоро! Посуда идёт нарасхват. В каждом уважающем себя доме должен быть…
– Сервиз с хохломской росписью, – вздохнул я. – Знаю уже.
– Как дела в школе? – непоследовательно спросил отец.
Я мысленно застонал. Нютка скрылась, близнецы ещё маленькие. Кроме меня, ему некому по ушам ездить. Тоска.
– Нормально у меня дела, – буркнул я.
– Куда? — окликнул отец, когда я повернулся, чтобы уйти.
– Уроки делать!
Никакие уроки я, разумеется, делать не собирался. Разложил свое кресло-кровать и завалился спать. Я люблю спать, потому что на несколько часов выпадаю из реальности, и мне это нравится.
Но в этот раз я долго лежал без сна. Наблюдал, как отец в кухне пьет чай. Слышал, как Нютка болтает с кем-то по скайпу, кажется, на английском. Ждал, когда придет мама.
Потом закрыл глаза и стал считать коробки. Они валились на меня сверху одна за другой, и я насчитал больше двух тысяч. Потом удивился: что это они валятся и валятся и никак меня не завалят; и тут они погнали с такой скоростью, что в считанные секунды закрыли от меня свет. Мне стало пусто и тоскливо, но не оттого, что я не вижу света, а оттого, что я ноль, пустышка, мёртвая ячейка в тетрисе мироздания…
Тимофей
Я проснулся.
В слезах.
О, боль моя и позор мой, и страшная моя тайна! Дело в том, что я часто плачу во сне. Об этом никто не знает, даже родители, наверное, потому что, слава Создателю, плачу я беззвучно. И на том спасибо.
Но во сне – это ведь не считается, верно? Мало ли что происходит с человеком во сне! Так-то, на самом деле, я вообще не плачу! Никогда!
Я зыркнул из-под одеяла: никого нет?
Никого не было. Мама так и не пришла. Когда она не приходит, а это бывает часто, отец коротает ночь на кухне, на диванчике. Большой диван в зале раскладывать незачем.
Нютка уже увела близнецов в садик.
Я встал, быстренько убрал свою постель и отправился в ванную. Струю воды пустил через душ, чтобы не громыхало, выдавил зубную пасту и включил музыку.
Утро должно начинаться с Моцарта, железно!
Надо объяснить, да? Я слушаю исключительно Моцарта. Ну, могу оценить чужую композицию, когда, например, Леська сунет мне в уши кого-нибудь из своих любимцев, типа «Green Day» или Аврил Лавин. Но так оценить, одноразово.
Леська от кого только не фанатеет. А я однолюб. Во всём. Так что только Моцарт!
Ну, вообще-то я его начал слушать специально, не потому что он мне правда нравился, а так. Надо же было что-то слушать. И желательно не то, что все остальные. Я и выбрал Вольфганга Амадея.
У меня так бывает. Заставляю
