Если бы это зависело от меня, то и католическая церковь, и все присутствующие здесь сегодня крупные шишки из армии США знали бы, что я праздную смерть этого ублюдка.
Но Элоди умоляла меня не делать этого. А все, что моя Малышка Эль хочет, она получает.
Мы оба в траурных одеждах застыли на скамейке как вкопанные, пока священник бубнит о том, каким замечательным семьянином был Джейсон Стиллуотер. Ногти Элоди так глубоко вонзаются в тыльную сторону моей ладони, что почти разрывают кожу.
Я концентрирую каждую молекулу своего тела, черпая силу в себе и направляя ее в точку, где встречаются наши руки, как будто могу передать ее ей, отдать столько своей силы, сколько возможно. Если бы это означало, что Элоди сможет пройти через этот фарс без каких-либо плохих последствий, с улыбкой на прекрасном лице, я бы отдал ей все силы до последней капли, пока не сдох бы.
Тянутся сорок мучительно медленных минут. Сурового вида мужчина с осунувшимся лицом и жесткой осанкой стоит у кафедры и рассказывает о том, каким замечательным парнем был Джейсон Стиллуотер, а у меня внутри все клокочет. Мне хочется ударить кулаком по чему-нибудь. Каждый мускул моего тела напрягается в желании вскочить со скамьи и, черт возьми, подраться с кем-нибудь. Учитывая, что священник — самый близкий ко мне человек, сомневаюсь, что это будет хорошо воспринято. Даже в большинстве атеистических кругов считается дурным тоном нападать на священнослужителя. И давайте будем справедливы — этому парню, скорее всего, прислал письмо кто-то, кому Джейсон Стиллуотер действительно нравился; они явно накормили его кучей бреда о том, какой он замечательный человек. Священник даже не подозревает, что говорит такие удивительные вещи о человеке, который, по мнению католической церкви, на сто процентов в этот самый момент горит в аду.
Мы встаем. Повторяем кучу всякой ерунды, которую говорит священник. Садимся. Поем гребаный гимн. Секунды отказываются превращаться в минуты. Проходит целая вечность, прежде чем священник закрывает свою Библию и прижимает ее к груди, благожелательно улыбаясь удивительному количеству людей, пришедших почтить память отца Элоди.
— По обычаю, принятому в отношении военнослужащих, мы перенесем службу на кладбище для военнослужащих, где Джейсон Эндрю Стиллуотер будет похоронен с полными воинскими почестями. — Священник фыркает, и я улавливаю отблеск раздражения в его глазах; он раздражен тем, что не может просто пойти на кладбище за церковью и похоронить этого ублюдка вместе с обычными членами своего прихода. Вместо этого ему придется ехать двадцать минут за город и затыкать уши, пока американская армия несколько раз стреляет из своих винтовок в воздух.
И, да, конечно. Погода.
— Напоминаю, что сегодня утром дождь особенно сильный, так что, пожалуйста, будьте осторожны. — Сюрреалистично, когда парень достает откуда-то из-под своего белого одеяния мобильный телефон и начинает стучать по экрану; с каких это пор священникам разрешено пользоваться мобильными телефонами?
— Бульвар Джефферсон в настоящее время затоплен, Дистрикт Вэй также перекрыт. Похоже, там произошла крупная авария, поэтому тем, кто собирается присоединиться к нам на кладбище Рузвельта, возможно, лучше воспользоваться…
Парень начинает прокладывать маршрут до кладбища, как будто он чертов навигатор или что-то в этом роде. Все выходят из церкви, переговариваясь тем тихим, уважительным тоном, каким люди разговаривают в церквях… Я жду знака от Элоди, что она готова идти. Но та по-прежнему сидит на скамье и смотрит прямо перед собой, не моргая. Если раньше она смотрела куда угодно, только не на гроб, то теперь видит только его.
— Я не могла двигаться в том ящике, в который он меня засунул, — шепчет она. — Он был такой маленький. Мышцы спины, рук и ног… каждая частичка меня кричала от боли. Я кричала. Плакала, рыдала и умоляла его выпустить меня, но он так и не выпустил. Суставы болели так сильно, что я молилась о смерти.
Моя кровь воспламеняется. Я почти взрываюсь от ярости, которая вспыхивает в моей груди.
— Я должен был быть там…
— Как ты мог? — Элоди наконец-то смотрит на меня. — Ты даже не знал о моем существовании. Ты был на другом конце света.
— Я должен был знать…
Она сжимает мою руку.
— Не надо. Это не имеет значения. Все это не имеет значения. Теперь он в ящике. Все кончено. Отец никогда не выйдет оттуда. Я могу жить своей жизнью, не беспокоясь о том, что ему вдруг станет лучше и что он найдет меня. Его больше нет. Я, черт возьми, свободна.
Элоди встает на ноги и идет к гробу отца, как будто с ее плеч свалился огромный груз, о существовании которого я даже не подозревал. Подойдя к черному глянцевому дереву, она протягивает руку и неуверенно прикладывает ее к поверхности, тяжело выдыхая через нос.
— Я мечтала об этом моменте, — признается она приглушенным голосом. — Я молилась, чтобы он просто умер. Чтобы мне однажды позвонили и сказали, что его сбил автобус или что-то в этом роде. Что он заснул за рулем. Что кто-то похитил его по дороге на базу, и он просто… растворился в воздухе, и я больше никогда его не увижу. Даже до того, как тот убил маму. Я… — Она вздрагивает от внезапного приступа ярости. — Я ненавидела его так же сильно, как любила ее, и он знал об этом. — Она наклоняется над гробом… и плюет.
Это настолько чертовски неправильно, что вид ее действий возбуждает меня.
Хотя мой член не знает разницы между добром и злом. Он видит то, что ему нравится, и реагирует соответствующим образом, поэтому у меня растет эрекция. Что-то темное и извращенное шевелится в глубине моего живота. Что-то первобытное и собственническое. Может быть, ее отец и мертв, но он все еще причиняет ей боль. Воспоминания о том, что тот сделал, превращают ее внутренности в желе, даже когда она стоит и смотрит на его труп. Мне хочется забрать у нее этот ужас. Если бы мог, я бы хирургическим путем полностью удалил эти воспоминания из ее сознания и сделал так, чтобы по мнению Элоди, их никогда и не было. Но я не могу.
Вместо этого я грубо хватаю ее сзади за шею и разворачиваю к себе. Ее глаза прозрачны, как стекло; живые и яркие. Ее губы приоткрываются в удивлении, но это символическое выражение: думаю, какая-то часть ее знала, что я собираюсь это сделать. Неужели моя Малышка Эль ждала, когда я, наконец, реализую свои девиантные желания? Спокойно наблюдаю за тем, как расширяются ее зрачки, зная, что ей нужно это от меня.
