набитом сухой травой и застеленном старой простынёй из неотбеленного льняного полотна. Укрыта тоже простынёй. Подушки нет. Топчан широкий, квадратный, немного более двух метров по стороне. «Мы, наверно, на нём спали втроём», – сделала вывод.
Встала. Закружилась голова. Пришлось сесть. Топчан не высокий, на уровне табурета, стоящего рядом. На женщине льняная рубашка до середины голени, ворот круглый с разрезом, на завязочках. Рукав прямой до середины предплечья, то есть на три четверти. Окоём рукава украшен узенькой дорожкой вышивки растительного узора. Наверно, и по вороту есть вышивка. Зеркала нет.
Топчан стоит у стены не плотно, имеется проход, доступ к другой стороне топчана, а изголовьем плотно к стене. В ногах печь с лежанкой. Между топчаном и печью неширокий проход. На лежанке свёрнутая в рулон постель. Рядом с топчаном у стены стоит сундук, старый, потемневший, закрыт на висячий замок, какими запирают дома. В скважине торчит ключ. На сундуке одежда. Юбка тёмно-серая, полушерстяная, но не очень длинная, до середины голени. В татьянку, на узком поясе и с застёжкой – деревянной пуговицей-палочкой. Кофта, блузкой язык не поворачивается назвать, синяя, линялая, с круглым воротничком, на костяных пуговицах с ноготь большого пальца и с четырьмя отверстиями. «Бельевые, что ли?». Пришиты шесть пуговиц лапкой, суровыми нитками. Ещё одна рубашка, короче той, что на ней – до середины бедра. «Понятно. На мне ночнушка», – догадалась женщина. Под юбкой скромно прятались панталоны по колено, на верёвочке. «Потом пуговицу пришью, если нитки с иголкой найдутся. А то узел затянется и фиг снять успеешь», – пообещала себе. Ещё кожаные жилетка со штанами. Штаны Лукерья прикинула – её размер, аккурат в пору. В жизни не нашивала кожаных штанов. Ведь в них и сопреть недолго в летнюю-то пору. Кожа тонко выделанная, мягкая, тёмно-коричневого цвета. Застёгиваются штаны и жилетка опять-таки на те же бельевые пуговицы. «Других нет, что ли?», – подумала придирчиво. Пока надевать не стала. Да-а, ещё шитые чулки, чуть выше колена с верёвочными подвязками. И белый платок льняной. Ну, не совсем белый, тоже застиранный, зато по краям с мережкой. Платок тоже не надела.
Над сундуком окно. Небольшое, на четыре квадратные шибки. В раму вставлены мутные зеленоватые стёкла. Низкого качества, с полосами искажения. Такие стёкла были в пору её детства, только тоньше и прозрачней. Правда, там ещё песчинки попадались. Окно открывается на две створки и закрыто на крючок. Взрослый в окно не пролезет, а худенький подросток сможет. Занавесочки на окне раздвинуты на две стороны, линялые. Были когда-то голубые. Тоже льняные. За окном можно разглядеть лес.
На широкий шаг от окна занавеска, отгораживающая угол. Занавеска тоже не первой молодости, потерявшая свой голубой цвет, но ещё помнила о нём. Крепилась на продёрнутой в подгиб верёвочке, концы коей были привязаны к гвоздям.
За занавеской висел в углу глиняный умывальник литра на два в форме заварочного чайника с длинным прямым носиком и округлым выпуклым дном. Помнится, такой висел в сенях у бабушки Дуни. Бабушка называла его рукомойником. С боков имелись ушки, через которые продёрнуты концы шпагата. Пересекая угол крепилась к стенам доска, на коей и висел на деревянном крюке рукомойник.
При близком рассмотрении деревянный крюк оказался сучком, сколотым, видимо, с чурки и закреплён на доске железными скобками. Рядом на стенах с двух сторон на таких же «крюках» висели льняные полотенца: одно бывшее белое, а другое неотбелённое серое – для лица и для рук. Белое ещё и промережено по концам, и бахрома выпущена.
Под рукомойником на широкой чурке стояла небольшая лохань. А рядом с чуркой – деревянное ведро, накрытое крышкой. В ведре в небольшом количестве воды плавала запашистая трава.
- Ну, что, Лукерья Савельевна, – проговорила сиплым голосом, – даже в пору раннего детства у тебя таких «удобств» не было. Нет, туалет-то тоже на улице был, а умывальник стоял на кухне в углу, заводской. Но, вот, чтобы деревянные вёдра и тазы… раритет средневековой российский. Куда же тебя занесло?
Малую нужду справила, умы…лась. У-мы-лась. Нет, ещё не умылась, а первую пригоршню воды на лицо плеснула, да руками провела… «Что такое? Что с лицом?! Примерещилось, что ли? Мёртвым может мерещиться?». Ещё раз по лицу провела ладонями. Это не её лицо…
- Это не моё лицо! – прошептала панически.
Стала ощупывать. Нос! Нос точно не её. Несколько длиннее и загнут крючком вниз. Немного до верхней губы не достаёт. Щёки глубокими морщинами испещрены, брыли повисли. Подбородок вперёд выпятился.
- Господи! Как только меня внуки узнали?! Я же страшенная, как смертный грех! То мне баба Яга со ступой мозги обрабатывала. Готовила, значит, – невольно слёзы брызнули. – Да что это такое?! За что мне это?! – паниковала женщина, шепча, чтобы дети не услышали.
«Ладно, положа руку на сердце, стоит признать, что красавицей я не была и в молодости, но и страшненькой никто не называл, – перешла на мысленное общение с собой. – Ну, то, что высокая была, метр восемьдесят пять, так это не в минус, а в плюс мне ставилось. Пока росла да созревала, конечно, расстраивалась. Все, кто во что горазд, как скудоумная фантазия подскажет, норовили кличку прилепить. И оглоблей-то была, и жердиной осиновой. Только не понятно, почему осиновой? И ещё верстой коломенской, каланчой. А, вот, когда вызрела и расцвела, многие девчата завидовать стали: стройная, высокая, все округлости на месте и нормально развитые, без излишеств. Лицом вот только не писаная красавица, и даже просто не красавица, но и не страхолюдка. «Ничё так, миленькая», – высказался, гостивший у кого-то парень. Парни от меня не отворачивались, даже низкорослые. Силантий-то мой вообще первым парнем на деревне был. И красавец, и гармонист, и танцор, и руки от нужного места росли. Мастеровые руки были. Девки из-за него косы друг дружке драли. Ох, и покуролесил он до женитьбы! Старше меня на восемь лет был», – грустно вздохнула при этой мысли.
- Вот почему одни попадают в молодые тела, другие и вовсе в детей и даже младенцев, а меня впихнули в старуху, древнее меня?! – возмутилась почти вслух. – Вот как мне перед внуками теперь показаться?
Попсиховала, поистерила по-тихому, чтобы внуков не напугать, да и успокоилась. Сколь ни психуй, ни истери, всё одно ничего не изменится. Пятернёй волосы расчесала. Они у неё густые, крепкие, только вот, седые полностью, длиной до поясницы, ни разу не стрижены, лишь концы подправляла. Косу заплела, конец узлом
