и метелями, приносимыми из ледяных пустынь Сибири северо-западным циклоном.
С берегов Тихого океана повеяло теплой влагой, и тайга оживилась. Зашевелились почки на деревьях; на солнопеках показалась зеленая трава; зацвели ландыши, черемуха и вишня и нежный запах их слышался всюду, в чаще леса и на горных лугах.
Жажда жизни и творчества пробудились в растительном и животном мире. Горы и леса огласились песнями любви и призывными криками птиц и зверей.
По утренним и вечерним зорям начали токовать тетерева.
В зарослях речных урем и на склонах гор все чаще и громче раздавались голоса фазанов-петухов.
Радостная светлоликая весна сыпала свои прекрасные дары на оживающую природу.
Под ласкою солнечных лучей влажная земля дышала полною грудью и аромат этого дыхания наполнял прозрачный воздух горных долин и ущелий.
Этою же весной мне пришлось побывать в фанзе старика Тун-Лина.
Старый зверолов, успешно окончив свой зимний промысел и ликвидировав его результаты в ближайшем городе, вернулся опять в тайгу, добывать золото в песчаных россыпях горных речушек и собирать драгоценный женьшень на северных склонах главного хребта Лао-е-лина.
В беседе со стариком, я напомнил ему кровавый эпизод минувшей зимы, и он поведал мне свои заветные думы и мысли, рождавшиеся в его дряхлой, удрученной годами, седой голове.
«Душа человека, съеденного Ваном, повествовал мне Тун-Лин – витает здесь же, недалеко от того места, где разорвано было его тело. Она переселилась в птицу Цяор, которая летает в горах, по вершинам вековых кедров и жалобно стонет, называя свое имя. Увидеть ее простому человеку нельзя, это доступно только великому праведнику и безгрешному, с чистым непорочным сердцем.
Если ты пойдешь на этот крик из любопытства, он заведет тебя в глубину тайги, ты заблудишься и попадешь в лапы Горного Духа. Птица эта хранит золото и женьшень и приводит к Вану обреченного человека. На месте том, где был разорван человек, из крови его вырастает весною красный мак, – это великий талисман и лекарство от болезней».
Много еще говорил мне старый зверолов о таинственной птице и различных талисманах.
Желая услышать крик этой птицы и питая некоторую надежду увидеть ее хоть мельком, я уговорил старика пойти со мной на тот горный перевал, где совершена была казнь человека.
На следующее утро, едва только солнечные лучи осветили вершину Татудинзы, мы быстро шли по тропе, подымаясь на крутой перевал главного хребта.
Часа через два быстрого хода мы были уже на месте.
По просьбе Тун-Лина я остановился шагах в ста от лобного места.
На самом перевале по-прежнему стоял вековой кедр. На седой коре его виднелись глубокие следы когтей хищника. У корней возвышался небольшой холмик камней. На ветвях деревьев повешены были лоскутки одежды растерзанного человека.
Подойдя к кедру Тун-Лин упал на колени и долго и усердно молился, обращая свои взоры на вершину дерева.
Вокруг кедра, в яркой зелени молодой травы, как капли крови, алели пунцовые цветы дикого мака.
Тишина в тайге была невозмутимая, только где-то внизу, в глубине пади журчал ручей и утренний ветерок шумел в вершинах лесных великанов.
Но вот, совершенно неожиданно, откуда-то с вершины кедра раздался громкий голос неведомой птицы. Я вздрогнул от неожиданности и стал искать ее глазами в густых ветвях дерева. Голос птицы звучал, как флейта и далеко разносился по горам, рождая многократное эхо.
Старый зверолов, услышав эти звуки, пал на землю ниц, закрыв голову руками.
Тщетно я старался увидеть таинственную птицу в темной хвое могучего кедра.
Волшебный стрелок
Темная таежная ночь. Яркие звезды горят в вышине и блещут, переливаясь таинственным светом из неведомой пучины бесконечности. Тихо плещут в скалистые берега темные воды Лянцзухэ. Мерно покачивается утлый челн наш под нависшими ветвями старого кедра. Красноватый свет смолистой лучины, укрепленной на корме, выхватывает из непроглядного мрака наш челн и небольшое пространство каменистого дна реки.
Я сидел на корме и длинным шестом, упертым в дно, удерживал лодку на месте, а на носу с острогой в руке стоял промышленник Залесов, в ожидании появления рыбы.
По берегам реки, нависая над нею сплошными кущами зарослей, стояла стеной черная угрюмая тайга.
В темноте загорались и потухали огоньки фосфорического света, отражаясь в воде и рассыпаясь там множеством искр, – это светляки, радуясь появлению на свет, водили свои молчаливые хороводы. На ближнем болоте, подобно серебряному колокольчику, раздавался мелодичный крик карликовой совы; из глубины леса доносился плач неясыти; по временам слышался шелест листвы и хруст валежника в прибрежных кустах, и чья-то неведомая стопа, осторожно раздвигая заросли лиан и винограда, скользила вдоль берега.
Вот вблизи плеснула крупная рыба, ударив своим упругим хвостом по воде.
– Здесь ничего нет. Идем выше… – проговорил мой спутник, указывая головой направление.
Наш утлый челн, бесшумно скользя, продвинулся к середине реки и остановился у торчащей из воды коряги. Под нею темнело какое-то длинное тело с очертаниями рыбы. Всмотревшись, я различил голову, плавники и еле двигающийся хвост.
– Таймень, – шепотом произнес охотник, и гибкая острога, как молния, метнулась в воду, произведя только едва слышный шипящий звук.
Наше утлое суденышко покачнулось, зачерпнуло одним бортом воды, но не перевернулось. В это же мгновение большая сильная рыба, выхваченная острогой из родной ее стихии, билась на дне челнока, стараясь освободиться от острых, шипов вонзившейся в ее спину остроги. Длина ее была не менее пяти четвертей; широкая пасть судорожно хватала воздух и упругое тело отливало золотом и серебром под лучами горящего смоляка.
Первая добыча придала нам бодрости и энергии и долго еще скользили мы по сонной реке, насаживая на шестизубую острогу большую и малую рыбу.
Набрав целую кучу рыбы, промокшие до нитки от ночной сырости, мы причалили к берегу, где расположились у костерка скоротать весеннюю короткую ночь. Скоро в котелке закипела чудная уха.
Время летело быстро. Часы показывали полночь. Тайга притихла; слышен был только плеск игравшей рыбы да тихий рокот волн горной красавицы Лянцзухэ.
Теплый, напоенный ароматом леса и цветов воздух нежил и усыплял нас своим опьяняющим дыханием. Рои всевозможных насекомых носились вокруг, привлеченные светом костра, но едкий дым отгонял их и держал на почтительной дистанции, иначе нельзя было бы усидеть спокойно и любоваться чарами этой чудной весенней ночи. Комары и москиты жужжали неистово над нашими головами, не будучи в состоянии преодолеть плотную завесу, «ядовитых газов».
Закусив и напившись чая из виноградных листьев и побегов лианы-лимонника, мы пристроились у костра, подложив под себя козьи шкурки.
Не спалось. Мысли улетали далеко; образы и
