придёт на встречу, она не сомневалась. А через мгновение выбросила это из головы и растворилась в праздношатающейся толпе.* * *
Город Реккнитц стоял когда-то на высоком холме, обнесённый двумя неприступными стенами. Он был крепостью, жилищем феодала Акерлеа и его приближённых. Ближний круг — в центре, под надёжной защитой, а в кольце между крепостных стен — жильё простолюдинов, ремесленников, чернорабочих. Один и тот же род владел крепостью и окрестными землями, пока досточтимый Император не покинул сей безрадостный мир, оставив на престоле свою жену — некогда безродную, явившуюся словно из ниоткуда ведьму Оресию.
Супруга Императора, принявшая брачный венец ещё юной девой, не изменилась за десяток лет брака, и Акерлеа с тщательно скрываемой усмешкой смотрел, как бледная девчонка в траурном облачении явилась в зал заседаний, чтобы исполнить обязанность своего почившего мужа и возглавить военный совет. Она была так мала ростом, терялась за плечами сопровождавших её воинов личной гвардии. И когда вдова Императора расположилась во главе стола, Акерлеа позволил себе встать и во всеуслышание заявить, что он — бывалый воин и уронит свою честь, если позволит себе принимать указания от женщины. Императрица Оресия не ответила ему, лишь посмотрела как-то слишком пристально. И те, кто сидел ближе, успели заметить, что время всё же изменило её лицо, это не было теперь лицо юной девы, вовсе нет. Позже придворные спорили о том, что же первым вспыхнуло и занялось ярким алым пламенем — одежда феодала Акерлеа или само его тело.
Позже Гилота с усмешкой вспоминала, что эффектный жест стоил ей слишком дорого. Следующие три месяца она была бессильней простого человека. Но именно это событие стало началом. Всё, что было потом — эпоха, которую граждане империи называют теперь «время Тёмного солнца». Эпоха тирании Вечной Императрицы Оресии.
За сотню лет город Реккнитц изменился. В мирные годы люди стали селиться за крепостными стенами, на равнине, уже не опасаясь набегов из соседних земель. Так появились первые слободки, постепенно обрастающие всё новыми домами переселенцев, лавками, трактирами, притонами. Крепость старого города так и виднелась на холме, чёрной каменной громадой возвышаясь над ветвящимися улицами и убегающими за горизонт домами нового города. И где-то в его гуще, перед одной из многочисленных площадей, где не было теперь ничего примечательного, стоял дом Ведуньи Альмасины.
На улицах и площадях царило небывалое оживление. Слышался гул голосов, крики, топот копыт. Тротуары наводнились разномастным людом ещё на рассвете. Пешие, конные, в богато украшенных экипажах, на ветхих повозках, безногие в тележках… В толпе то и дело шмыгали ловкие побирушки — того и гляди внимательнее, да за вещи держись, чтоб не вырвали из рук. Мелькала богатая одежда, лохмотья, костюмы ремесленников и рабочих, чистые лица, грязные лица и невообразимое уродство.
Через город толпы тянулись к десятку площадей, где были теперь раскинуты ярмарочные шатры и установлены наскоро сколоченные балаганы. Праздник середины осени, громкий и долгожданный, шёл первый день и лишь набирал обороты.
Казалось, можно даже не искать ориентиров в переплетении улиц — толпа несла Гилоту сама, как полноводная река, плещущаяся в глубоком ущелье меж запылённых фасадов. Дома тянулись ввысь, увенчанные дощатыми надстройками, и она посматривала вверх, где высовывались из окон любопытные лица, сушилось бельё, доносились запахи готовящейся еды, а на головы прохожим в любой момент могли выплеснуться помои или содержимое чьего-то ночного горшка.
Над ярмаркой неслась музыка оркестров и механических органов, сливаясь в единую какофонию, тысячи голосов галдели без умолку, зычно орали зазывалы. Товары разложены вразнобой и следом за козьим молоком и сыром продают яркие глиняные игрушки, плетёные корзины, тыквы, стоптанные башмаки и медные тазы. Стоило больших усилий всякий раз найти нужные палатки и прилавки.
Гилота нырнула под тёмный полог, в густой аромат разнотравья, а выбралась обратно, уже пряча в поясную сумку свёрток, перевязанный бечёвкой. Мимо крестьянин тащил на верёвке холёную рыжую корову, лениво чавкающую копытами по растоптанной грязи. В плетёной из лозняка клетке оглушительно заливались тонкомордые собаки. Когда Гилота прошла мимо, животные на несколько мгновений затихли, проводили её взглядами, но этого никто толком не заметил.
Бродить в толпе ей даже нравилось. Мельком заглядывать в лица, рассматривать прилавки, увешанные лоскутными коврами или стеклянными бусами, вдыхать запах готовящихся на костре походных кухонь каш и мясных похлёбок, слышать пение деревенских музыкантов. В такие моменты Гилота словно растворялась, теряла личность, сливалась с пёстрым и многоголосым людским сборищем. Она плыла по течению, улыбаясь и наслаждаясь мгновениями полной беззаботности. В толпе не существует личной ответственности, в праздничный день можно отбросить мысли о прошлом, не рассчитывать будущее. Перед скромным прилавком травника, добравшегося до города от далёких южных гор, она постояла подольше, потом посмотрела на музыканта-скрипача с ручной обезьянкой в юбочке, танцующей под народный плясовой мотив.
Громкий хохот где-то впереди привлёк её внимание, но она тут же отвлеклась вновь, рассматривая кованные флюгеры. Зазевавшись, едва разминулась с шарманщиком, прущим напролом. Выругавшись, Гилота отпрянула и новый людской поток подхватил её, понёс куда-то.
— Дитя моё, подай медяк на пропитание! — запричитала старуха-попрошайка, стараясь ухватить её за локоть.
Лишь чудом Гилота увильнула от её крепких рук, попятилась и тут же попала в жидкую толпу, посмеивающуюся и что-то оживлённо обсуждающую. От толчка пара зевак без сопротивления расступились.
— Смотрите, глядите, пяльтесь! Все, как на подбор! — выкрикивал торговец.
— Отборные уроды! — с хохотом откликнулся кто-то из зевак.
Вокруг грянул нестройный смех.
Гилота с любопытством обернулась. На свободном пятачке ярмарочной земли стояла повозка с большой железной клеткой. На облучке скучала пара охранников, без всякого интереса поглядывающих за выстроившимся перед повозкой «товаром», и это были рабы. Десяток, не больше, зато какие. Гилота тут же поняла, почему именно они собрали вокруг себя любопытствующую публику. «Отборные уроды». Все на коленях, с опущенными взглядами. Одеты в грязную мешковину. Синекожий и черноглазый северный варвар, калека с удлинёнными костями, калека с коростой на коже, делающей его похожим на живое дерево, большеголовый карлик, косматый ведьмак с клеймом на щеке… Переведя на него взгляд, Гилота замерла. Моргнула удивлённо.
— Настоящий громила с каменной башкой! Колотите его хоть оглоблей по морде — всё выдержит! — не унимался торгаш.
Он дёрнул за ошейник и потащил вперёд крупного лысого детину, широкоплечего, с бугрящимися под кожей
