и всю прочие демиурги в руках у евпатридов, не боящихся ни суда, ни богов и явно торгующих правосудием, которое они же отправляют. Чужие товары, чужой хлеб, чужой труд введены ими в нашу свободную страну и давят в одинаковой мере педиэв, паралиев и даже отдалённых диакриев[6], не могущих бороться с пришельцами. Недалёк день, когда злейший из евпатридов, архонт-эпоним Мегакл, издеваясь над народом, посягнёт на целость самого государства и при помощи преданного ему ареопага провозгласит себя царём свободного будто бы народа. В вашей власти, друзья и мужи афинские, не дать восторжествовать гнусной попытке недостойнейшего из недостойных. Вы отстоите свободу отечества и сами дадите своему народу законы. Вы не допустите, чтобы народ, изнемогая под игом евпатридов, и впредь не имел возможности избавиться от вечной нужды и задолженности этой предательской знати. Но слушайте: что это?
Все невольно обратились в ту сторону, где теперь явственно раздались протяжные звуки сигнального рожка. В одно мгновение Килон и его товарищи бросились к стене Акрополя и устремили взоры вниз в ту котловину, где находился город. Там теперь, где за минуту всё было погружено в непроницаемый мрак, показалось множество огней. С Акрополя ясно видно было, что большая толпа вооружённых людей с зажжёнными факелами в руках двинулась по направлению к крутому подъёму в крепость. На стенах её в то же мгновение снова раздался звук сигнальных рожков и послышалось бряцание оружия: то воины, прилёгшие у костров отдохнуть, спешили приготовиться к кровавой встрече.
Килон уже хотел было скомандовать «в строй!», как внимание его было отвлечено странным движением, происшедшим в рядах осаждавших. Из толпы воинов с факелами отделилась величественная фигура старца в широком светлом хитоне и с масличной ветвью в руках. При свете огней Килону не трудно было узнать в этом старике своего злейшего врага, самого архонта-эпонима Мегакла, всюду распускавшего слух, что Килон заботится не об освобождении народа, а преследует личную цель — стать афинским тираном наподобие того, как его тесть Феаген овладел соседней Мегарой.
За Мегаклом шло ещё несколько старцев, у каждого в руках было также по масличной ветви. Килон обратился к своим воинам с речью:
— Мужи афинские и доблестные мегаряне! Вы видите сами, что боги к нам благосклонны: надменный Мегакл и его приверженцы идут к нам с радостной вестью о мире. Хвала богам, наставившим, наконец, нечестивцев на путь истины! Хвала афинскому гражданству, уразумевшему чистоту наших стремлений и решившему заступиться за правое дело и примкнуть к нему! Вы не напрасно страдали: ещё сегодня ночью восторжествует правда, и через несколько часов лучезарный Гелиос с кручи небесного пути своего узрит свободные Афины. Помните одно: что бы ни случилось, вы не должны уступать ни пяди тех требований, которые мы решились поставить: свобода Афин, общие выборы с участием всех сословий, установление твёрдых и справедливых законов, а главным образом, — и это первое, основное требование наше, — облегчение участи задолженных и передел всей земли. Лишь на этих условиях мы можем принять мир.
— Ты забыл ещё одно, Килон, — заметил Каллиник, — ты забыл себя. Мы желаем, чтобы ты был назначен архонтом-эпонимом на следующие десять лет, как то было в старину после славной смерти нашего последнего царя, Кодра. Не правда ли, товарищи и мужи афинские?
Громкий, радостный крик всех присутствующих огласил Акрополь и спящие окрестности. Килон поклонился и сказал:
— Клянусь тенью отца моего, я далёк от подобных мыслей, могущих снова посеять раздоры и смуту. Но воля богов и народа для меня закон. Однако посмотрите, вот идёт в сопровождении алкмеонидов и архонта-полемарха сам Мегакл. Воины остались далеко внизу. Он несёт нам желанную весть.
С этими словами Килон подошёл к краю стены и, сняв шлем, громко прокричал троекратное приветствие, на которое снизу раздался такой же ответ.
Мегакл и его спутники остановились на расстоянии пятнадцати копий, и старый архонт-эпоним обратился к Килону с такой речью:
— Благородный Килон и все вы, достойные сподвижники его! Мы пришли к вам с миром, свидетельством чего служат сии ветви священной маслины. Овладев Акрополем, вы отдали себя во власть всесильным богам, которые до сей поры неизменно ограждали вас. Но пора прекратить это безбожное испытание их долготерпения. Вы боретесь за неправое дело. Свобода Афин лишь звук пустой в устах твоих, благородный Килон. Не свободы ты ищешь, а власти неограниченной, полной. Ты стремишься быть таким же тираном в Афинах, каким стал тесть твой, Феаген, в Мегаре. Не перебивай меня и не возражай мне, Килон. Это так, и твои ослеплённые товарищи, эта горсточка отчаянных людей, которым всё равно уже нечего терять и которые не стыдятся сражаться против родного города в одних рядах с чужеземцами-мегарянами, либо не понимают истинного смысла твоих деяний, либо не хотят его понять... Но нам, отцам города, и с нами всем благомыслящим афинянам наскучило всё это: город волнуется, доступ в Акрополь закрыт, ежедневные жертвоприношения на алтарь великой Паллады прекратились. Ареопаг, обсудив положение, в воздаяние проявленной вами храбрости, постановил: предложить вам мирно удалиться с занятого Акрополя и вернуться к своим делам и занятиям. Тем временем верховный суд, обещая каждому из вас полную неприкосновенность, разберёт ваши требования и, по мере возможности удовлетворит их. Свобода граждан ему столь же дорога, как и каждому из вас, и он, этот совет мудрейших наших старцев, решит, как споспешествовать счастью и благополучию всех достойных афинян.
Старик умолк, и на бесстрастном лице его мелькнула улыбка. Килон ответил на предложение пространной речью. Он выразил недоверие по адресу Мегакла и архонтов и, высказывая лично за себя намерение отказаться от всего и даже удалиться в изгнание, лишь бы иметь уверенность в действительном облегчении участи афинских граждан путём установления твёрдых и справедливых законов, закончил речь свою следующим образом:
— Ты, благородный Мегакл, хитёр и коварен. Неспроста явился именно ты с предложением мира. Невыгоден тебе этот мир. Но поклянись мне алтарём богини Паллады и молнией громовержца Зевса, и я готов уйти. Поклянись мне от лица своего и всех архонтов, наконец, от имени ареопага, что эти славные сподвижники мои не подвергнутся от вас никакому насилию, и я готов
