— Вы так и будете молчать? — поинтересовался он.
— Вы же сами подметили, что женские чары сегодня изменили мне, — произнося это, я все еще раздумывала над тем, что же не так с его костюмом. Он был хорошего кроя, но вот уже пятьдесят лет (плюс-минус столетие) такие никто не носит. И к тому же запах… К легкому свежему аромату лосьона после бритья примешивался запах кедра. Видимо, костюм много лет не доставали из шкафа.
Взгляд его дымчато-серых глаз лениво прогуливался вверх-вниз по моему телу, отчего блудливые механизмы, расположенные внутри моего организма, самопроизвольно пришли в действие.
— Возможно, я был неправ, — сознался он. Его голос действовал так же возбуждающе, как партия бас-гитары на фанк-дискотеке.
Встреча с Себастьяном несколько расшатала мои нервы, и я никак не могла сообразить, чего хочет этот мужчина — пофлиртовать или оскорбить меня.
— Было очень мило с вашей стороны безвозмездно предоставить услуги по критике незнакомок, — выдавила я из себя жалкий ответ.
Неужели я сказала «безвозмездно»? Если так пойдет и дальше, из меня начнут вылетать словечки типа «проформа», «де-юро» или «де-факто», и все закончится разговором в стиле ad nauseam'[10]. Я решила, что тактически верно будет ретироваться в другую часть зала, протиснувшись сквозь поглощенную приветственной речью толпу, иначе я рискую сболтнуть еще какую-нибудь глупость.
В этот момент Себастьян обратился к гостям, талдыча обычные «рад оказаться здесь», «счастлив, что сегодня собрались истинные почитатели моего таланта» и т. д. и т. п. Потом он открыл экземпляр своего романа, чтобы прочитать вслух одну из глав. Неужели мне раньше действительно нравилось, как он пишет? Или мне до такой степени льстило его внимание, что я убедила себя, будто мне интересен этот бред?
Казалось, остальные гости были очарованы тем вздором, который изрыгал Себастьян. Среди прочих он использовал слова «люминесцентный», «имманентный», «перманентный» и «трансцендентный». Возможно, в этой стране во время преддипломных творческих занятий студентам раздают списки слов из запаса журналистов, работающих для «Нью-Йоркера». Понятия не имею. Моя мать Регина убедила отца, что финансирование липосакции ее «проблемных зон» важнее, чем оплата моего преддипломного курса. Слушая Себастьяна, я думала, что, возможно, она была права.
Официант с морковной шевелюрой поставил свой поднос на столик возле стены.
— Похоже, ты привлекла внимание кого-то из здешних джентльменов, — снова приступил он к беседе.
Я не удивилась тому, что парнишка испытывает ко мне такой непрофессиональный интерес. У меня всегда было что-то вроде симбиоза с особями семейства официантов.
— Если ты имеешь в виду, что я попыталась навязать свое общество почетному гостю, то, видимо, да.
— Не хочу тебя обидеть, но такие парни не для тебя. Я знаю, о чем говорю. — Сказанные кем-нибудь другим, его слова могли бы прозвучать как «найди себе ровню» из «Вестсайдской истории», но, судя по всему, он решил таким образом предупредить меня о якобы нетрадиционной сексуальной ориентации Себастьяна.
Мне не хотелось разубеждать беднягу в том, что у него классный гей-локатор, и потому я сказала:
— Спасибо. Я буду иметь это в виду.
Официант подмигнул мне и ускользнул. Я недоумевала, почему он не прихватил поднос с закусками. Парень-то он хороший, а вот официант никудышный.
Наконец Себастьян перестал нести пургу. Раздались бурные аплодисменты. Тут я заметила, что потрясающий мужчина смотрит в мою сторону и улыбается. Неспешно подойдя ко мне, он произнес:
— На этой тусовке делать нечего. Может, свалим?
Я явилась на эту вечеринку, чтобы всячески предлагать себя, но только не в этом смысле. Однако переполненный зал казался слишком тесным, и я по-прежнему мечтала заколоть Себастьяна десертной вилочкой, поэтому идея смыться, прежде чем я совершу нечто противозаконное на глазах у многочисленных свидетелей, показалась мне совсем даже неплохой.
— Я так понимаю, вы не связаны с издательским миром?
— Зачем тогда мне было приходить сюда? А вы писательница?
От его кривобокой улыбки некоторые части моего тела подняли настоящий бунт, подстрекая меня броситься ему на шею.
— Мы пойдем в какое-нибудь тихое местечко, где можно будет спокойно поговорить о вашем творчестве. Сразу видно, что вы интересная писательница, уникальная.
— Прошу прощения, вы что, дурой меня считаете? — Похоже, мужчины полагают, что грудастость обратно пропорциональна силе ума.
Смешинки заплясали в его глазах.
— Неудачно выразился, да? Но я ведь прав, верно?
— Каждому писателю хочется думать, что он интересен и уникален. Но это не означает, что так оно и есть.
Мне не хотелось думать о том, что Себастьян отвоевал у меня сегодняшнюю премию Ф.Т. Барнума. Интересно, стал бы великий шоумен отвергать потенциального спонсора?
— А вы ведь так и не представились, — пробормотала я с таким видом, будто бы и впрямь была приличной девушкой.
Потрясающий мужчина взял меня под локоток и вывел из толпы. Он повел меня по мраморному холлу через обшитый деревом вестибюль и, только когда мы оказались вдали от шума вечеринки, произнес:
— Я Освальдо Кракатоа.
Его имя звучало откровенно абсурдно. И мне страшно хотелось спросить, не обманывает ли он меня.
— А я — Милагро Де Лос Сантос.
Судя по выражению его лица, я победила в конкурсе на самое дурацкое имя.
— Чудо святых?
— Это грустная история. Когда-нибудь, во время очередного приступа жалости к себе, я ее вам расскажу. Можете звать меня Мил.
— Хорошо, Мил.
Мы вышли на улицу. На город опустился туман, и влажный морской воздух казался освежающим после переполненного людьми и ароматами зала. Мне нужно было решить, что делать дальше — поговорить с этим красавчиком; найти своих друзей и устроить плакательно-лакательные посиделки; или же отправиться домой и пролить море слез из-за того, что визитные карточки до сих пор лежат в сумочке, а Себастьян окончательно меня измучил.
Возле нас остановился лимузин. Появившийся из него шофер открыл пассажирскую дверь. Интересно, кем может быть этот мерзавец? Конечно, любой продавец наркоты или даже бывший студент, гуляющий на выпускном вечере, может взять такую машину напрокат, но особенно позабавили меня расставленные там маленькие бутылочки с алкоголем.
— Я остановился в отеле «Крофт», — сказал Освальдо. — Мы можем поговорить в тамошнем баре.
В «Крофте» мне нравился зал «Секвойя». Там стояли серебряные чаши с солеными орешками кешью и работали ненавязчивые официантки, с которыми можно было часами потягивать один-единственный стоящий безумных денег коктейль и одновременно слушать, как пианист играет Гершвина. Этот отель был одним из старейших в городе, и я всегда с удовольствием представляла себе страстные свидания, встречи взяточников со взяткодателями и банкеты, которые там проходили.
