столицу он вернулся, полный решимости как-то изменить положение. Но опоздал. Дома его ожидало письмо от Лидской, в котором она сообщала, что уезжает в Италию, и возвращаться в Россию в ближайшие годы не намеревается.
«Запомни меня такой, как видел в последний раз, свет очей моих. А еще лучше — забудь».
Войцех проплакал всю ночь, попытался найти в сердце презрение или ненависть к неверной красавице, и обнаружил там лишь… Благодарность? Мари была права, и в глубине души он это понимал.
На первом же весеннем балу он вновь лихо отплясывал мазурку, и, когда в его руку скользнула надушенная записочка, решил, что позволит себя утешить всем без исключения дамам, давно ожидавшим такой возможности.
Но в эти дни в его жизнь ворвалась новая бурная страсть. Фараон. Игра с судьбой захватила его целиком, и Войцех теперь проводил ночи за зеленым сукном, вглядываясь в ложащиеся на него карты.
Пиковая дама
Игрецкая жизнь словно сорвала с глаз Войцеха плотную повязку. Никогда прежде не доводилось видеть юноше жизнь в столь бурных и откровенных ее проявлениях. На балах, в опере, в гостиных, в будуарах и даже на дружеских пирушках все подчинялось своду правил. Каждому отводилась своя роль, и старание сыграть ее как можно лучше составляло главное устремление любого, кто входил в свет, в этот круг избранных актеров, называемый высшим обществом. Он и сам с упоением играл предлагаемые ему роли, искренне полагая это долгом, накладываемым на него происхождением и положением.
Там, где царил Фараон, существовали только одни правила — правила Игры. Отчаяние и восторг были здесь неподдельными, не рассчитанными на впечатление, произведенное на зрителя, но лишь следствием слепой прихоти Фортуны. Здесь шуршали ассигнации, блестели золотые монеты и вспотевшие лбы, карты мелькали в ловких пальцах банкометов, приковывая к себе жадные взгляды.
Играли в клубах, в гостиных вельможных особняков, в душных холостяцких квартирках, в казармах лейб-гвардии. Играли военные и штатские, вельможи и чиновники, убеленные сединами старцы и едва оперившиеся юнцы. Полузапретная игра, бывшая некогда любимым развлечением великой Императрицы, стала мужской прерогативой, и среди фраков, сюртуков и мундиров не было места смягчающим нравы кружевным накидкам и изящным шляпкам. Суровое игровое братство, заклятые враги, разделенные зеленым сукном, вели здесь битву друг с другом и с самим неумолимым роком.
Игра уравнивала всех, генерала в летах и юного поручика, владельца обширных угодий и чиновника, живущего на жалование — были бы деньги хоть на первый куш. Шепотом передавались слухи об обретенных и утраченных громадных состояниях, о сулящих успех стратегиях мастеров и нечистых на руку банкометах, играющих лишь «на верное». Иногда, приглушенный тяжелой дверью, из прихожей раздавался выстрел, напоминая о бренности всего сущего. Здесь жили, не оглядываясь на приличия. Здесь умирали, не задумываясь о грядущем за порогом Суде. Здесь шла Игра.
* * *
Войцех поначалу вступил в это содружество с непривычной для себя робостью. Он не нуждался в выигрыше, не особо опасался проигрыша, но его пытливый ум никак не мог постичь в чем заключается та поистине магическая сила, с которой игра вовлекала в свой круг все новых участников. Играл он умеренно счастливо, но не деньги волновали его. Карты летели направо и налево, и сердце юноши замирало в ожидании результата. Угаданная карта казалась ему победой над самим всемогущим случаем.
На Троице он пропустил последний в этом сезоне бал у Огинских, любовница, оскорбленная невнятными извинениями за пропущенное свидание, дала ему отставку, с друзьями он все чаще обсуждал превратности игры. Свел знакомство с невзрачными личностями в штатском, во множестве отиравшимися возле игроков, кто в расчете на подачку с выигрыша, а кто и на проценты с долга, взятого на отыгрыш. Но все это мало занимало Войцеха, лишь сама игра теперь горячила его кровь.
* * *
Стоял душный майский вечер, и воздух наливался предчувствием грозы. Деревья в парке старинного дворца князя Гагарина тревожно шуршали в ожидании благодатного дождя. В соседнем зале играли в пикет, хозяин, вельможа екатерининских времен, назло новому веку все еще носивший жабо и парик с буклями, с улыбкой поглядывал через распахнутую дверь на сгрудившуюся вокруг большого стола молодежь. Банк метал Новосельцев, то ли статский советник, то ли богатый псковский помещик, Войцех не помнил. Это не имело значения, сейчас банкомет был лишь воплощением судьбы. Бесстрастный и холодный, он метал тальи с олимпийским спокойствием, одинаково легко отдавая счастливцам выигрыш и подгребая к себе проигрыш убитых отчаянием неудачников.
Войцех, поставивший в первой талье вполне разумный куш в пятьсот рублей, все больше входил в азарт. Гнул углы, играл пе и пароле пе, повышая ставки, чувствуя, как кровь с каждой минутой все быстрее бежит по жилам. Ему казалось, что сам Рок мечет колоду, и он почти не замечал растущей перед ним кипы ассигнаций. Новосельцев утер лоб, Войцех почувствовал, как рубаха под мундиром пропитывается холодным потом — на третьей талье он сыграл трантелево, увеличив куш в тридцать раз.
Новосельцев метал, Войцех прикрыл глаза, боясь даже глядеть на карту. Толпящиеся вокруг стола люди, затаившие дыхание в ожидании результата, словно исчезли, оставив его наедине с судьбой.
— Бита! — довольно воскликнул Новосельцев, подгребая к себе деньги, и Войцех, почувствовав странное облегчение, отошел от стола и взял с подноса у лакея стакан сельтерской.
— Ты только что проиграл сорок две тысячи! — в ужасе прошептал Дашков, счастливый обладатель синекуры в Иностранной коллегии, бывший всего парой годов старше Шемета, неизменный участник дружеских попоек и спутник на сегодняшний вечер. — Сорок две тысячи! Это же состояние…
Граф в задумчивости поглядел на него.
— Я проиграл пятьсот рублей, — он пожал плечами, — да я на прошлой неделе Маше на поднос за «Величальную» столько положил.
Маша была пожилая хоровая цыганка, чьим глубоким контральто и тонким чувством в исполнении романсов Войцех восхищался всякий раз, как удалая компания ездила в табор.
— Но ты же перед тем выиграл эти деньги, — заметил Дашков, — следовательно, проиграл.
— Возможно, — покачал головой Войцех, — мне надо это обдумать. Впрочем, то, что я чувствовал во время игры… Уж всяко пятисот рублей стоило.
Он улыбнулся, и, круто развернувшись, направился в соседнюю залу, засвидетельствовать свое почтение князю Гагарину.
* * *
К концу мая Санкт-Петербург почти опустел. Двор переместился в Петергоф, те, кто не последовал за Государем в силу служебных обязанностей, разъехались по имениям и поместьям. Войцех, вот уже три недели как исполнявший свое обещание подумать, сам себя отлучил от
