перехода совхоза на бригадный подряд. В округе еще не говорили об этом, но однажды, побывав на подрядной стройке, он загорелся идеей и стал примерять ее к себе, к полю. Земля отдается как бы на поруки людям. Берите, хозяйствуйте! Расчет — по урожаю. Ну и ежемесячные авансы, конечно.
Никто пока не знал той глубокой причины, которая побудила Бахтина ухватиться за подряд. Он и сам пока что боялся поверить в его возможность в условиях деревни. Сколько за это время родилось и умерло мод и веяний, и люди разуверились в добрых починах. Но тут осечки не должно быть. Подряд — это дельная штука, она поможет вернуть человека земле в качестве хозяина, а не временщика, бездумного вымогателя. За годы работы в колхозе, а потом в совхозе как он только ни пытался вернуть людям чувство любви к земле, но всякий раз терпел крах. Но ведь у человека одна мать — она и родила и вскормила. И у всех людей, кроме разве что тех, кто душой урод, любовь к матери самая светлая и нетленная, в трагическую минуту человек и вспоминает ее, мать. А земля? Ее ведь тоже называют матерью. По сути, так и есть, она мать. Человек приходит от земли и солнца, на земле вырастает, в нее и вернется. Но почему он перестал ее считать матерью?
…Бахтин слушал главного агронома, Бориса Тихоновича Татаркина, крупнолицего загорелого черноволосого парня, в своей кожаной куртке похожего на грача, и разглядывал диаграммы химического состава почв, висящие на степе. Ныне к этим показателям добавилась еще влагоемкость каждого поля. Паспортизация открыла глаза на чересполосицу земельных угодий, на пестроту урожайности. Теперь есть надежные критерии для оценки работы каждой бригады, без чего нельзя было и думать о переходе на подряд. Бахтина, правда, никто не торопил, не подступал с ножом к горлу, но он сам чувствовал, что не готовиться к этому было бы опрометчиво. Из ответственности за свой труд на своей земле и должна родиться любовь к тому и другому.
«Возьмется ли кто с этой весны? Ну хотя бы одна бригада?» — думал Бахтин. Он не хотел начинать это дело в приказном порядке, надо, чтобы люди сами созрели и умом и сердцем — и поверили в него. А начинать было надо…
Еще жива деревня Старые Щи, где родился Бахтин, — стоит себе в глуши за мочажинниками и темнолистыми зарослями густой ольхи. В характере Василия многое осталось от его отца Спиридона Ионыча. Многие годы Спиридон председательствовал в колхозе. Вроде чего-то добился перед войной — зажили. Оставшись по болезни в тылу, пытался удержать хозяйство от порухи. А вскоре после Победы умер, будто только до нее и рассчитал свои силы. Сын, вернувшийся из госпиталя, принял колхозное наследство отца. Так порешили сами колхозники, хотя и молод еще был сержант-артиллерист. Первые годы крепко чесались руки у фронтовиков: стосковались по земле, да и председатель был для них примером заразительным, вместе со всеми страдал и радовался. Но вот народ стал в город откочевывать — заждался за войну ласки и внимания, на дармовщину гнушался работать… Навалилась беда и на деревню Старые Щи. Кто бы в ту пору научил молодого председателя, как удержать людей на земле? Вот тогда и привык он сам выкручиваться, дорожить каждым работником. Вспоминал науку отца. В детстве, бывало, тот сажал сына верхом на лошадь, привязывал, чтобы с конской хребтины не свалился. Так лет пяти-шести Васек сделался бороновальщиком. Однажды отец послал его, мальца, в лес по дрова. Приехал парнишка в лес, нашел полянку, где их поленница стояла. Нет поленницы, одно голое место, черная земля, и ни единой на ней травинки. Вернулся порожняком: на нет суда нет. Но у отца свой скорый суд нашелся:
— Из лесу да с пустыми дровнями, сын? Не по-доброму это. — И повернул коня на дорогу. Нехотя поплелся Каурка обратно в лес, часто и вроде сочувственно оглядываясь на горько притихшего в телеге юного ездока. Выросли они вместе, вот и жалел его мерин чуть ли не человеческим сердцем, ржал, как бы желая высказать свое сочувствие. А мальчик до слез думал, думал: зачем отец вернул его в лес? Вот и опушка. Сполз с телеги, обошел конягу, погладил ладошкой по холодным мокрым ноздрям. Боднул его Каурка, потерся о грудь, как бы подбадривая.
Васек отвязал от гужа повод, спустил чересседельник — пощипай травку. Полянка большая, трава еще зеленая, не повяла. Но вот беда — сушина мешает проехать. Взял топорик, свалил, благо, что нетолстая. Приценился: чем не дрова? И тут к нему пришла догадка: не за этим ли отец возвернул его в лес, чтобы он сам нарубил дров?
С той поры Бахтин не забывал урока отца: нечего из леса порожняком ездить.
И вот теперь подряд. Не может он порожняком возвращаться. Но надо чтобы все поняли, все осознали, тогда сами воз потянут. Смелость нужна, чтобы решиться? Еще какая смелость!
Его редко разыскивали домашние, но тут вдруг позвали к телефону, и он услышал голос жены Анисьи:
— Василий… — Голос жены осекся.
— Ну что там? Не могла повременить?
— Василий, с внуком тебя. Оля родила сына.
Он был неравнодушен к тому, что сноха Ольга, с виду совсем девчушка, за бабу еще никто бы не признал, беременна, но что дедом она его сделает сегодня, не ожидал. Прикинул, когда сможет поглядеть внука в родильном доме. Получалось, что только поздно вечером. «Ничего, упрошу, пропустят!»
Переговорив с женой, Бахтин вернулся на совет бригадиров с новым настроением. Он еще не понимал, что с ним что-то произошло, и это «что-то» отвлекало его, пока не высказался, прервав главного агронома:
— А, все вы еще молоды, не поймете — я уже дед. Внук у меня родился. Вот все. Легче на душе — высказался. А теперь закругляйтесь — и в поле. — И напомнил: — Безумству храбрых поем мы… — И рассмеялся, не окончив. Но все поняли, к чему он вспомнил такие громкие слова: кто-то должен был начать подряд, хотя бы с весны взять урожай в свои руки.
Сегодня ранним утром он объехал поля, сам проверил готовность почвы. Сыро. Эх… Но ведь сейчас земля поспевает быстро. «Почва зреет, а мысль наша и смелость топчутся на месте. Видно, и ныне не начнем подряда», — горестно думал он, садясь за руль «уазика»…
4
— Поехали в Холоды. Спиридоныч велел поместить вас там. Потому как доярка будет рядом с фермой, — сказал заведующий хозяйственной частью совхоза Мирон Ануфриевич Вахромеев, которого в совхозе все называли комендантом. Седой
