продолжая конституцию Диоклетиана, была откровенно монархической. Два сената - в Константинополе и в Риме - могли обсуждать, принимать законы, выносить решения, но всегда при условии императорского вето; их законодательные функции в значительной степени присваивались консультативным советом правителя, sacrum consistorium principis. Сам император мог издавать законы простым указом, и его воля была высшим законом. По мнению императоров, демократия потерпела крах; она была уничтожена Империей, которую помогла завоевать; она могла управлять городом, возможно, но не сотней разнообразных государств; она превратила свободу в свободу, а свободу в хаос, пока классовая и гражданская война не поставила под угрозу экономическую и политическую жизнь всего средиземноморского мира. Диоклетиан и Константин пришли к выводу, что порядок можно восстановить, лишь ограничив высшие должности аристократией патрицианских графов (comites) и герцогов (duces), набираемых не по рождению, а по назначению императором, который обладал всей полнотой ответственности и власти и был облечен всем потрясающим престижем церемониальной недоступности, восточной пышности и церковной коронации, освящения и поддержки. Возможно, такая система была оправдана ситуацией, но она не оставляла правителю никаких препятствий, кроме советов покладистых помощников и страха перед внезапной смертью. Она создала удивительно эффективную административную и судебную организацию и поддерживала Византийскую империю в течение тысячелетия, но ценой политического застоя, атрофии общества, придворных заговоров, интриг евнухов, войн за престол и целого ряда дворцовых революций, в результате которых трон иногда доставался компетентным, редко - честным, слишком часто - беспринципным авантюристам, олигархической кабале или императорскому дураку.
II. ХРИСТИАНЕ И ЯЗЫЧНИКИ
В средиземноморском мире IV века, где государство во многом зависело от религии, церковные дела были в таком смятении, что правительство считало необходимым вмешиваться даже в тайны богословия. Великие дебаты между Афанасием и Арием не закончились после Никейского собора (325 г.). Многие епископы - на Востоке большинство9-по-прежнему открыто или тайно вставали на сторону Ария, то есть считали Христа Сыном Божьим, но не единосущным и не соприродным Отцу. Сам Константин, приняв постановление Собора и изгнав Ария, пригласил его на личное совещание (331 г.), не нашел в нем ереси и рекомендовал восстановить Ария и ариан в их церквах; Афанасий протестовал; собор восточных епископов в Тире низложил его с александрийской кафедры (335 г.), и два года он жил изгнанником в Галлии. Арий снова посетил Константина и исповедовал приверженность Никейскому Символу веры с тонкими оговорками, которые император не должен был понять. Константин поверил ему и велел Александру, патриарху Константинопольскому, принять его в общение. Церковный историк Сократ рассказывает здесь болезненную историю:
Была суббота, и Арий рассчитывал собраться с общиной на следующий день, но Божественное возмездие настигло его дерзкое преступление. Ибо, выйдя из императорского дворца... и приблизившись к порфировому столбу на Форуме Константина, его охватил ужас, сопровождавшийся сильным расслаблением кишечника. ... Вместе с опорожнением кишечник выпятился, после чего началось обильное кровотечение и выпадение тонкой кишки; кроме того, часть селезенки и печени была удалена в вытекающей крови, так что он почти сразу умер".10
Услышав об этой своевременной чистке, Константин начал сомневаться, не был ли Арий еретиком в конце концов. Но когда сам император умер в следующем году, он принял обряд крещения от своего друга и советника Евсевия, епископа Никомидийского, арианина.
Констанций относился к теологии более серьезно, чем его отец. Он провел собственное расследование об отцовстве Иисуса, принял арианскую точку зрения и счел своим моральным долгом навязать ее всему христианству. Афанасий, вернувшийся на свою кафедру после смерти Константина, был снова изгнан (339); церковные соборы, созванные новым императором, утверждали лишь подобие, а не единосущие Христа с Отцом; церковники, верные Никейскому Символу веры, были удалены из своих церквей, иногда с помощью толпы; в течение полувека казалось, что христианство станет унитарианским и откажется от божественности Христа. В те горькие дни Афанасий говорил о себе как о solus contra mundum; против него выступили все государственные силы, и даже его александрийская паства ополчилась против него. Пять раз он бежал со своей кафедры, часто с риском для жизни, и скитался по чужим землям; на протяжении полувека (323-73 гг.) он терпеливо, дипломатично и красноречиво боролся за вероучение, как оно было определено под его руководством в Никее; он стоял твердо, даже когда папа Либерий уступил. Ему, прежде всего, Церковь обязана своим учением о Троице.
Афанасий представил свое дело папе Юлию I (340 г.). Юлий восстановил его в должности, но собор восточных епископов в Антиохии (341 г.) отверг юрисдикцию папы и назначил Григория, арианина, епископом Александрии. Когда Григорий прибыл в город, враждующие группировки разразились кровавыми беспорядками, убив многих; Афанасий, чтобы прекратить кровопролитие, удалился (342).11 В Константинополе бушевала похожая борьба; когда Констанций приказал заменить православного патриота Павла арианином Македонием, толпа сторонников Павла оказала сопротивление солдатам, и три тысячи человек погибли. Вероятно, за эти два года (342-3) христиане убили больше христиан, чем за все гонения на христиан со стороны язычников за всю историю Рима.
Христиане разделились почти по всем пунктам, кроме одного: языческие храмы должны быть закрыты, их имущество конфисковано, а против них и их поклонников использовано то же самое оружие государства, которое раньше использовалось против христианства.12 Константин не поощрял, но и не запрещал языческие жертвоприношения и церемонии; Констанций приказал закрыть все языческие храмы в империи и прекратить все языческие ритуалы под страхом смерти. Не подчинившиеся должны были лишиться своего имущества и жизни; эти наказания распространялись и на правителей провинций, которые пренебрегали исполнением указа.13 Тем не менее, языческие острова оставались в распространяющемся христианском море. В старых городах - Афинах, Антиохии, Смирне, Александрии, Риме - было много язычников, прежде всего среди аристократии и в школах. В Олимпии игры продолжались до Феодосия I (379-95); в Элевсисе мистерии праздновались до разрушения храма Аларихом в 396 году; а в афинских школах продолжали передавать, с мягкими интерпретациями, доктрины Платона, Аристотеля и Зенона. (Константин и его сын продолжали выплачивать жалованье схолархам и профессорам, составлявшим Афинский университет; юристы и ораторы по-прежнему стекались туда, чтобы научиться хитростям риторики, а языческие софисты - учителя мудрости - предлагали свои товары всем, кто мог заплатить. Все Афины любили и гордились Прохересием, который пришел туда бедным юношей, делил одну постель и плащ с другим студентом, поднялся до официальной кафедры риторики, а в восемьдесят семь лет был все еще так красив, энергичен и красноречив, что его ученик Евнапий считал его "нестареющим и бессмертным богом".14
Но главным софистом четвертого века был Либаний. Он родился в Антиохии (314 г.), оторвался от любящей
