у меня прибавилось…
3
Следующее пробуждение тоже не принесло радости.
Лежу на мокрой от пота постели и хрипло, со свистом дышу, с болью и большим трудом доставляя воздух в лёгкие. Нужно ИВЛ, а то так и умру от нехватки кислорода. Температура тоже не радует: явно под сорок, судя по ощущениям.
— Барыня! Очнулися! — раздаётся звонкий голосок, и надо мной склоняется девушка в простом ситцевом платочке на голове.
— Не кричи, Устя… — с трудом шевеля губами, прошу я. — Дай помереть спокойно.
Устя. Устинья. Я знаю, как её зовут, но не понимаю откуда. Ещё знаю, что это её дед Прохор нашёл меня на берегу реки. Бред воспалённого воображения? Вполне может быть. А на самом деле сейчас лежу в больнице после неудавшейся операции на мозге и жду своей скорой смерти. И плевать! Буду думать, что это всё реальное, а то совсем тошно станет.
— Барыня, — продолжает девушка. — Водицы, могёт? Я ж вас токмо через тряпочку поила. То ж вы седмицу, горемычная, всё мучаетесь.
— Да… Пить…
Из деревянной кружки сделала несколько глотков и снова жуткий, душераздирающий кашель. И так нестабильное сознание опять собралось отправиться на прогулку, но я на последних остатках силы воли вернула его обратно.
— Антибиотики есть?
— Не! Тиботики у нас не водятся. Даже не слыхала о таких. Котики живуть. Расплодилися сильно. Принесть?
— Тогда молока тёплого приготовь, — тихо попросила Устинью. — Мёд липовый туда добавь. Масла коровьего.
— Масло надо у Марии Артамоновны просить… Ой, у Мэри Артамоновны! Не говорите ей, что я по-нашему назвала, а то опять накажет!
Мария Артамоновна Озерская. Девичья фамилия, правда, у неё Кабылина, но сейчас она носит нашу, после того, как охомутала отца и вышла за него замуж. Моя мачеха и, пожалуй, самый ненавистный человек из всех, кого знаю. Считает себя особенной и требует, чтобы величали на английский манер. Эта может и не дать масла для “любимой” падчерицы.
Новым откровениям в своей голове почти не удивляюсь, смирившись со всем происходящим.
— Тама деда баньку топить собирается. Говорит, что и вас попарить не грех. Банька ж от всех хворей помогает! — продолжает Устя щебетать надо мной.
— Категорически нельзя, — медленно мотаю я головой из стороны в сторону. — Угробите.
— Но дед Прохор старый и много знает! Даже читать чутка умеет, ежели большими буквами намалёвано. Раз он сказал, что пользительно, так оно и есть. А ещё, — перешла девушка на таинственный шёпот, — он с бабкой Кривушей сговорился, что за рекой в лесу живёт. Она хоть и ведьма страшная, но с травками дружит.
Местная ведунья? Отлично. Судя по всему, я не совсем в современности оказалась — убранство комнаты прямо кричит об этом. Если это так, то на местных знахарей надежды больше, чем на всяких там врачей, потчующих пациентов ртутью с мышьяком или устраивающих обильные кровопускания. Может и ошибаюсь, но рисковать остатками здоровья совсем не хочется.
— Бабку давайте, а баню не сметь. Потом. Рано пока. Где я?
— У нас с дедушкой. Мэри Артамоновна велела сюда привезть, чтобы заразу всякую в барскую усадьбу не тащить. Сказала, что вы и так скоро богу душу отдадите, а ей не надо мертвечины в доме. Ну, мы вас на сани и сюды. А потом…
Что было дальше, я так и не узнала, опять погрузившись в беспокойный сон.
Слышу шаги… Приподнимаю голову и наблюдаю в свете горящей лучины знакомого мужика. Прохор — это он меня спас. Рядом стоит сухая, небольшого роста сгорбленная старушка. Видя, что я подаю признаки жизни, она подходит ко мне…
С трудом сдерживаю крик. Ведьма! Настоящая ведьма! Вся в шрамах и отсутствует левый глаз. В полумраке и пламени хилой лучины, играющей своими бликами на её лице, создаётся жуткое ощущение, что попала в лапы Бабы Яги.
— Испужалась, милая? — каркает старуха и пытается улыбнуться.
Лучше бы она этого не делала — от такого оскала становится ещё страшнее.
— Извините, — беру себя в руки. — Неожиданно просто.
— Да ты не извиняйся. Самой себе в рожу плюнуть хочется. Я ж раньше красавицей писаной была, пока волки не подрали. Теперь только и остаётся, что бабкой Кривушей век доживать. Но одно уходит, а другие дары появляются… Ну-кась, барыня, дай мне свою руку.
Послушно исполнила приказание. Старуха сняла свой платок, взлохматила седые густые волосы и скороговоркой забормотала с такой интонацией, что аж мурашки по телу побежали.
— Не сеяно, но взращено. Незвано, но пришедшее. Бесами науськанное, лихом обученное. Нет тебе здесь дома. Нет тебе здесь пищи. Дай, луна, терпение. Дай, солнце, радость. Отдай, жнива, силу. Отступи, Ворог Людской, от рабы божьей Лизаветы. Аминь!
И вдруг я почувствовала, как по телу стало разливаться тепло. Не болезненный жар, а что-то мягкое, согревающее. Сразу стало легче дышать. Хотела сказать о новых ощущениях, как внезапно бабка Кривуша вылила мне на лицо кружку ледяной воды и, не давая подняться, прижала к кровати.
— Бог сил дал много, — задумчиво, к чему-то прислушиваясь, продолжила она. — Значит, рано тебе к нему, раз столько отмерил. Но и Диавол глаз положил на душу твою. Старую сгубил и новую хочет.
— Кой дьявол? — пропищала испуганным голоском из тёмного угла Устинья. — Настоящий?
— А какой бы ни был, всё одно на кривую дорожку заманивать начнёт, — не оборачиваясь, ответила Кривуша. — С виду она лёгкая, цветочками усыпанная, но затягивает, как болото смрадное. Токмо до этого ещё далеко.
Старуха замолчала и долго сидела, держа меня за руку. Даже показалось, что задремала. Но мне почему-то очень не хотелось, чтобы она прерывала контакт. Реально настоящая целительница! Экстрасенс! Хотя я в подобную чушь и не верю, больше полагаясь на науку… Не верила! То, что сейчас происходит в моём организме, говорит об обратном: можно лечить не только химией и физиотерапией.
— Всё! — неожиданно очнулась ведунья. — Больше я тебе не помощница. Сама дальше выкарабкивайся.
Она попыталась встать, но зашаталась и осела обратно, на грубо сколоченную небольшую лавку.
— Совсем развалина стала… Чую, времечко приходит… До дома проводишь, — строго приказала она, повернувшись к Устинье. — А то ноги не держат.
— Я? На ночь глядючи?! — в панике прошептала девушка.
— Ну а кто? Будешь перечить, в печи испеку. Давно свеженьких дурочек не ела.
— Ой! — и Устя упала в обморок.
— Взаправду, дура у тебя, Прохор, внучка. Слова не скажи, сразу дух вышибает, — как ни в чём не бывало продолжила старуха. — Уж и пошутковать нельзя.
— От твоих шутеек и мужик обделаться может! — возмутился дед. —
