Джимми уселся поудобнее, вытянул ноги (кольт покоился у него на животе) и стал не торопясь осмысливать ситуацию. Он был уверен, что полковник Резерфорд имел некое средство давления на Лайлов; он еще не знал, в чем тут дело, но это средство уже оформилось как – пока – досадный пробел в повествовании, подобно зазубрине на лезвии ножа, которое теперь нуждалось в дополнительной шлифовке. Он не пытался рассуждать логически, а лишь позволил мыслям свободно перемещаться с предмета на предмет, пока перед ним не возник образ Сьюзен Лайл, выделившись из калейдоскопа так или иначе связанных с сюжетом подробностей. По мере того как этот образ обретал четкость, он все яснее понимал, в чем должен был состоять главный козырь полковника.
Мистер Лайл – прирожденный джентльмен и запойный пьяница, широко известный своим умением швыряться деньгами и злоупотреблять бранной лексикой, – умудрился спустить большую часть семейного состояния, ввязавшись в серию сомнительных деловых предприятий; и это было главной причиной того, что брак Сьюзен с полковником Резерфордом, несмотря на незавидное происхождение последнего, показался ему не столь уж плохой идеей. Во-первых, этот брак не предполагал никаких расходов с его стороны, а во-вторых, что было особенно важно, полковник предложил ссудить мистера Лайла солидной суммой, благодаря чему он смог бы возобновить свои смелые и заведомо провальные операции в мире бизнеса. Таким образом, они пришли к соглашению и сыграли свадьбу, сразу после которой полковник увез Сьюзен в Гавану, в изящный двухэтажный особняк с желтыми стенами и черепичной крышей, окруженный обширным парком, где привольно росли пальмы, розовые кусты, бугенвиллии, бананы, манговые деревья и бамбук.
Двадцати четырех лет от роду, Сьюзен Лайл Резерфорд была необычайно красивой женщиной с молочно-белой кожей, темными волосами и синими – цвета океанской воды – глазами. В то же время это была женщина, для которой еще не наступил двадцатый век, ибо она выросла в семье, упорно державшейся традиций, манер и норм поведения, сформированных ушедшей эпохой. В сущности, выйдя замуж по настоянию родителей, она всего лишь сменила один вид вынужденного затворничества на другой, переместившись из подобия монастыря, которым являлась для нее виргинская плантация, в экзотическую золотую клетку конструкции полковника Резерфорда. После свадебной церемонии в ее жизни не было ни единого дня, который стоило бы сохранить в памяти. Полковник, человек суровый и властный, держал ее под неусыпным контролем посредством как своих услужливо-наблюдательных друзей и бдительной прислуги, так и плотно закрытого для нее доступа к семейному кошельку. Вопреки давнему предсказанию ее матери в духе «стерпится-слюбится», Сьюзен так и не научилась любить мужа, но зато сумела его возненавидеть. Тривиальное «исполнение долга» на супружеском ложе превратилось для нее в какую-то кошмарную повинность. На протяжении без малого пяти лет она постоянно находилась в состоянии депрессии и нередко подумывала о самоубийстве. За все это время ни единый луч настоящего, живого света не пробился сквозь плотный покров полковничьей опеки.
Помимо редких выездов в свет по случаю официальных торжеств, Сьюзен было дозволено покидать дом лишь три раза в неделю. Каждое воскресенье она посещала церковь в обществе экономки полковника, внушительных габаритов мулатки по имени Мариана. По вторникам после обеда она совершала поход на местный рынок с Порфирио, поваром полковника, а вечером в четверг шофер полковника, Себастьян, доставлял ее на прием, еженедельно устраиваемый супругой президента для жен высших кубинских и американских должностных лиц.
На этом приеме, который происходил в малом банкетном зале президентского дворца, иногда кроме чиновничьих жен присутствовали члены их семей. И вот однажды Сьюзен разговорилась с одним из таких случайных гостей, Арнульфо Карраскел-и-Наварро, племянником генерала Освальдо Руэласа. На тот момент он занимал какую-то должность в Национальном банке, но вскоре, по его словам, должен был стать владельцем торговой фирмы, специализирующейся на экспорте табака и рома. В другое время Сьюзен воздержалась бы от общения с красивым молодым человеком, зная, что за каждым ее движением наблюдает Себастьян и обо всем доносит полковнику, но с некоторых пор у шофера завязался роман с одной из дворцовых служанок, и, проводив жену хозяина до дверей банкетного зала, он обычно спешил на свидание к своей пассии. Таким образом, оставленная без присмотра, Сьюзен...
* * *
– Эй, послушайте!
Кто-то хлопнул Джимми по плечу, что заставило его подпрыгнуть от неожиданности. Рослый мужчина средних лет, кустистые усы, широкие плечи, военная выправка. Одет в серую спортивную куртку, под которой видна тенниска. Слегка вытянутое лицо со впалыми щеками и массивной нижней челюстью; над бровью три волнистых морщины с идеально совпадающим изгибом, что делает их похожими на знаки отличия какой-то никому не ведомой армии. Мужчина широко улыбнулся и протянул Джимми руку.
– Рэймонд Борчард, – представился он, тщательно выговаривая каждую букву, как будто ожидал, что Джимми станет тут же записывать его имя.
Джимми было досадно, что его прервали на середине истории, но винить он мог только себя самого: не стоило заниматься этим в общественном месте. Он протянул Борчарду нарочито вялую ладонь, дабы минимизировать предполагаемый ущерб от чересчур крепкого рукопожатия.
– Меня интересует один пистолет, – сказал Борчард. – Собственно говоря, тот самый, что вы держите в руке.
Джимми опустил глаза на кольт:
– Если вам нужна модель одиннадцатого года, в других местах такая будет подешевле.
– Я полагаю, это кольт Боба Чэмпиона, – сказал Борчард.
– В самую точку.
– Мне нужен именно он.
– Рад это слышать, – сказал Джимми, – но он попал ко мне только что. Я еще не определился с ценой и все такое...
– Даю четыре тысячи, – сказал Борчард. – Вы никому не спихнете его дороже.
– Черта с два! – запальчиво возразил Джимми. – Сразу видно, что вы неделовой человек и понятия не имеете о том, как ведется мой бизнес.
Собеседник был плотен, широк в кости и тянул за метр девяносто. Явно из тех, кто привык всегда добиваться своего. Улыбка Борчарда мучительно искривилась, как будто ему стоило больших усилий удерживать ее на лице. Теперь в его сочном баритоне появились резкие нотки – так риф выступает над поверхностью воды во время отлива.
– Виноват, – сказал он, – вообще-то, я не так уж дурно воспитан. Спишите это на нетерпение.
Джимми поднял стеклянную крышку и поместил кольт рядом с дуэльным пистолетом, украшенным золотой филигранью и гравировкой.
Борчард изобразил нечто вроде приглашающего жеста:
– Теперь вы знаете, что мне очень нужен этот кольт. Почему не воспользоваться случаем и не назвать свою цену?
– Потому что, как я уже говорил, у меня не было времени с этой ценой определиться. – Джимми запер стенд на замок.
– Шесть тысяч. – Улыбка Борчарда сошла на нет.
– Шесть? Это, должно быть, и впрямь какое-то чудо-оружие. – Джимми выбил пальцами дробь на стекле. – Интересно, сколько вы предложите завтра?
