два дня и две ночи. Уж так сложились звезды, что потребность в алкогольной атаке возникла именно после встречи с Антикайненом. Ну, а его подданные — божки пожиже — к арестанту никого не подпускали на пушечный выстрел: ни репортеров, ни каких-то правозащитников, ни родственников мифических жертв, ни прочих посетителей — никого.
Они также поручили своим подчиненным выполнить все наставления, данные им перед запоем хозяина. Ну, или почти все.
Специальный заключенный-электрик открутил над дверью в камеру Тойво лампочку Ильича — правда, он и не догадывался о таком вот Ленинском авторстве — и вкрутил другую, в два раза мощней. Сверху установил плафон и решетку — все, как и положено. Ничего не сказав, махнул рукой и ушел обратно досиживать свой срок.
Надзиратель включил свет и порадовался: камера освещена ярким белым светом, как в операционной. Тут уж не заснешь! Что называется, свет глаза режет. Ухмыльнулся в дверное окошко и пошел на дежурный топчан давить на массу.
Конечно, приказ был «не оставлять без надзора», но всю ночь подглядывать за арестантскими томлениями — это уже слишком! Куда подлый красный кровопийца денется?
Действительно, деваться Тойво было некуда, в общем-то. Приходится сидеть, пока суд да дело. Однако в таких условиях что сидеть, что лежать — безрадостно, некомфортно и, вообще, довольно мучительно. Он оторвал от наволочки кусок ткани, смочил ее холодной водой из-под крана и, прикрыв глаза рукой, приблизился к источнику этого самого света. Все-таки в тюрьме несколько удобней, чем в монастырской келье. Есть кое-какие достижения цивилизации под рукой — вода, опять же, из водопровода.
Антикайнен сориентировался и метнул свою мокрую тряпку. Она зашипела — значит, угодил, куда надо. А потом раздался треск — это лопнул нагретый плафон. Затем послышался хлопок — это выстрелила лампочка, некогда бывшая лампочкой Ильича. И сделалось темно. «Да будет свет, сказал Ильич. И бросил в лампочку кирпич». Можно спать.
Утром под хмурым надзором вертухаев в камеру пришел тот же электрик, выкрутил защитную решетку, выскреб остатки плафона и вновь установил прежнюю лампочку — слабосильную. Эксперимент с бессонницей закончился.
Конечно, можно было подобрать себе какой-нибудь особо острый осколок толстого стекла, а потом выждать момент и поцарапать им все тюремное начальство вместе взятое, но Тойво отверг такую идею, как несостоятельную. Баловство! Он тут серьезным делом занят — он сидит!
Ближе к обеду к нему опять пришли хмурые вертухаи, одели все мыслимые кандалы, да еще тяжеленный ржавый ошейник нацепили на шею.
— Пошли! — сказали вертухаи.
— Ага! — ответил Тойво. — Мне это ваше железо и не поднять вовсе. Или снимайте, или несите меня.
Тюремщики переглянулись между собой, ужалили Антикайнена по спине дубинками, но тот все равно не сделал ни шагу, только поморщился. Однако раскреплять кандалы они не стали. Сопя и пыхтя, потащили арестанта поочередно по коридору, пока, наконец, не дотащили до камеры допросов.
— Опять пытать будете? — понимающе спросил Тойво.
— К тебе тут посетитель, — отдышавшись, объяснили вертухаи. — И вот что, заключенный 0074, ты тут, пожалуйста, не безобразничай! Очень авторитетный посетитель! С самого верха!
Они синхронно указали пальцами куда-то на потолок, потом недолго поковырялись в носах и ушли, звякая на ходу ключами от темниц.
Антикайнен сидел под грузом оков и старался не шевелиться. Не прошло и получаса, как дверь в камеру отворилась, и в нее прокрался запах.
А потом очень важно появился и сам носитель этого запаха: хлыщеватого вида субъект с набриолиненными волосами, тонкими усиками, в ужасно дорогом костюме, до блеска начищенных туфлях и с кожаной папкой в руках.
Он присел за стол напротив Тойво, с минуту внимательно изучал своего будущего собеседника, а потом заговорил хорошо поставленным, как у оперного певца, баритоном.
— Итак: заключенный номер ноль-ноль-семь?
— Антикайнен, — ответил Антикайнен. — Тойво Антикайнен.
— Год рождения 1898, место рождения: район Сернесе, Гельсингфорс. Род занятий — революционер, — с некоторой показной ленцой продолжил тот и раскрыл свою ужасно дорогую папку. В ней оказалось несколько газет, тощая канцелярская папка и несколько чистых листков с вензелями по углам.
Тойво на это ничего не ответил, хотя был не согласен с некоторыми утверждениями. Какой он, к чертовой матери, революционер? Он Красный командир Красной Финской армии, по нынешнему статусу — дезертир. А по положению — заключенный.
— Я представляю правительство Финляндской республики и лично господина Свинхувуда, — сказал хлыщ, достал, было, визитную карточку, но, повертев ее в холеных пальцах, убрал обратно в кармашек папки. — Я адвокат Лехти Корхонен. Кое-что надо с вами обсудить.
Какой, к чертям собачьим, Свинхувуд? Это парень Маннергейма — к бабке не ходи.
— Не буду долго растекаться в речах, принимая во внимание некоторое неудобство для вас, — он будто бы обрисовал мизинчиком в воздухе некоторую фигуру. Это, вероятно, должно было означать кандалы и ошейник. — В силу особой специфики дела, весьма деликатного характера, следует заметить, буду прямолинеен. Мы имеем крайнюю необходимость прояснить обстоятельство, имевшее место несколько лет назад. Десять, а если точнее, даже больше. Ваша задействованность определена, как наиболее вероятная, поэтому считается таковой, пока не будет доказано обратное. Достаточно сказать, что круг лиц, заинтересованных, так сказать, ограничен, поэтому ваше содействие будет оценено соответствующим образом, о чем будет составлен необходимый документ. После проверки и нашей общей сатисфакции, естественно. Вам все понятно?
— Да, — ответил Тойво.
Представитель правительства ни черта не умел говорить по существу. Такова, вероятно, служебная этика.
— Итак, нет необходимости напоминать, что в данных условиях мы вольны и вправе соблюдать тот или иной пункт протокола за литерами «ОС», то есть, особый случай. Вмененная вам обязанность позволит уменьшить количество пунктов до минимума. Также под вашей, так сказать, ответственностью будет иная информативная база, которая поможет облегчить достижение конечного результата, устраивающего сторону, которую я представляю. Вам все понятно?
— Да, — опять ответил Тойво.
Больше чертыхаться уже не хотелось.
Возникла некоторая пауза. Оба собеседники глубокомысленно замолчали.
— Итак? — не выдержал, наконец, Лехти.
— Что — итак? — спросил Антикайнен.
— Что скажете? — удивился адвокат.
— Слышь, представитель правительства! Чего надо-то?
Адвокат показательно вздохнул: с кем приходиться иметь дело! Вокруг одно тупое быдло.
Он достал из специального кармашка в папке обитый бархатом футляр, где, как выяснилось, покоилась ручка «Паркер» с золотым пером.
Почему ручки «Паркер» — самые лучшие, а, стало быть, и самые дорогие в мире? Есть, конечно, некий «Мон Блан» — еще дороже, но здесь качество пошло на уступки изяществу. А «Паркер» можно, подобно ножу, с размаху всадить в деревянную доску —
