Александр Бруссуев
Tyrmä
А ты дороги не выбирал и был всегда не у дел.
И вот нашел не то, что искал, а искал не то, что хотел.
И ты пытался меня обмануть, мол, во всем виновата судьба.
А я сказал тебе: «В добрый путь»,
Ты согласился на этот путь, себя превратив в раба…
Машина Времени — Право -
Доколе будет раздражать меня народ сей? И доколе будет он
не верить Мне при всех знамениях, которые делал Я среди него?
Ветхий завет. Числа, гл 14 ст 11.
Вступление
Дорогу до Ленинграда Тойво не помнил. Пустота в нем никуда не делась, разве что она как-то сформировалась и обозначилась. Однако разве такое возможно? Вся беда в том, что пустота — это ничто. Нет, конечно, ее не обозначить и не сформировать. Пожалуй, лишь в одном случае пустота становится чуть ли не осязаема, если за ней стоит смерть. Да и то — кто знает что за смертью?
Она, эта смерть, сильнее любой физической и моральной составляющей любого живого существа. Она, эта смерть, поглощает всякую пустоту и любую насыщенность. Она, эта смерть, сильнее любой жизни.
Только душа сильнее смерти.
А душа Тойво требовала: укради, но выпей. Впрочем, конечно, она требовала совсем другого.
Отпущенный парнями из КГБ возле своей гостиницы на все четыре стороны, Антикайнен решил следовать данному ему совету и искривил эти четыре стороны в одно направление: объяснение с руководителем их туристической группы, чемодан, аэропорт и, наконец, Франкфурт, который, как известно, на Майне.
Сославшись на нездоровье, Тойво пошел собирать свой багаж, а в это время озабоченные сотрудники перебуковали ему билет на самолет из Ленинграда, пригрозив, что в Германии подобную процедуру ему придется совершать уже самостоятельно.
— Ладно, ладно, — согласился Антикайнен. — Перебукую. Им-то в авиакомпании без разницы, когда я лечу — сегодня или через неделю. Денежки-то за билеты уже проплачены.
На такси специально обученные парни отвезли его на самый утренний рейс из Пулково-2, дождались, когда он пройдет регистрацию и проводили взглядом оторвавшийся от земли в сторону Франкфурта самолет. Ухмыльнулись друг другу и доложили куда следует: «улетел канадец, скатертью ему дорога, нечего отбиваться от коллектива». Как там дальше будет разбираться с превратностями жизни этот Джон Хоуп — их уже не касается. Родина спасена еще от одного сомнительного элемента. Можно выпить водки и курить бамбук.
Приземлившись в Германии, Тойво не поспешил «перебуковывать» свой билет в Торонто на более ранний срок, а прямиком отправился к стойке регистрации авиакомпании «Финэйр».
— Привет, — сказал он дежурно заулыбавшейся ему девушке за стеклом. — Могу я от вас попасть в Финляндию?
— Вы можете попасть от нас куда пожелаете, — охотно объяснила ему та. — Куда желаете попасть?
Вопрос не был сложным, если заранее к нему подготовиться. Тойво готовился заранее, но звуки финской речи, от которой за столько лет в Канаде он как-то отвык, вызвали некоторое замешательство.
Попасть можно туда, куда целиться. А можно и промазать. Родина — вот что было в Финляндии. Молодость — вот что было в Финляндии. Однако Родина зачастую вынуждена отказывать во внимании своим детям, ибо все решения за нее, увы, делаются людьми, укрывающими и защищающими от всякого мнимого посягательства то, что и они считают родиной. Для них родина — это всего лишь работа. Любая работа всегда стремится к устранению сложностей — чтобы работалось легко и просто. Те же, кто, вдруг, через миллион лет решил вернуться к родным пенатам — это сложность. Пошли они все в пень!
Ну, а молодость — так ее не вернуть. Казалось, еще вчера стоял на Алексантеринкату, и впереди была вся жизнь. Можно и сегодня найти тоже место и встать в ту же позу, но впереди будут только слезы, которые налетевший ветер смахнет на мостовую. Жаль, что жизнь так скоротечна, жаль, что в жизни столько потерь.
— Желаю попасть в Хельсингфорс, — наконец, сказал Тойво.
На кой черт ему сдалась проклятая Канада, где на каждого человека приходится по пол-полицейского? И эта половинка упорно произрастает в полнейшую сволочь, а люди, которые не полицейские, эту сволочь уважают и смиренно ждут от нее любой кары. Только прожив в Канаде четверть века, можно сказать, как же там хреново-то жить!
Разве где-то лучше?
В детстве лучше.
Девушка растерялась: в перечне маршрутов их авиакомпании такой город не упоминался.
— А это где? — спросила она. — Может, там поблизости какой-нибудь аэропорт имеется?
— Имеется, — согласился Антикайнен. — Хельсинки. Аэропорт Вантаа.
1. Казенная келья
Капли воды, срывающиеся откуда-то сверху, всегда звучат по-разному. Иногда это звуки «буль-буль» — если, положим, они прилетают в воду, порой — «шмяк-шмяк» — это в случае чего-то податливого на пути, но чаще всего, конечно, «кап-кап». Это значит, что бьются они о что-то твердое — дерево, либо камень.
Тойво слышал именно так. Кап-кап — рождались звуки в его голове. Иногда они раздавались часто, с периодичностью в полминуты, иногда — раз в несколько минут, а иногда — промежуток составлял час, или, даже, часы.
И больше ничего не было: только тьма, насыщаемая, или же — разбавляемая капелью. И мыслей никаких не было. И чувств никаких не было.
Антикайнен не слышал голоса других людей, он не понимал: дышит ли он, или нет. И видений никаких не было. Ни Пан, ни Пропал не объявлялись, чтобы поддержать, поиздеваться или просто промелькнуть мимо.
Вероятно, Тойво умер. Не полностью, но преобладающе.
Да вот только звук этот «кап-кап» не позволял соскользнуть в полнейшее небытие. Он удерживал красного финна на самом краю его личного мироздания, его личного космоса. Он был якорем, который препятствовал двинуться либо в одну, либо в другую сторону.
Однажды промежуток времени между каплями сделался огромным, растянутым просто невероятно, просто чрезвычайно великим, словно бы эта капель вовсе прекратилась. Вместо звука накатила ужасная боль, от которой все вокруг сделалось раскаленным и белым до такой степени, что появилось уверенность, это именно его страдания заставили мрак расплавиться в неузнаваемое и непознаваемое. И тотчас же пришло внезапное облегчение, которое вливалось в Антикайнена, словно он пил его, как воду.
Надо было сделать только один глоток,
