передачу конфискованной земли крестьянам и расширение прав и полномочий уже успешно работавших земств.
Кадеты вовсе не были, как утверждала и утверждает большевистская печать, реакционерами в вопросах социального законодательства: наоборот, они настаивали на прогрессивных для того времени законах — о восьмичасовом рабочем дне; об обязательном государственном страховании рабочих, с полным обеспечением на случай болезни или инвалидности; о пенсиях для рабочих по достижении предельного возраста; о полной свободе в деле образования и работы профессиональных союзов. Кадеты выработали проект закона об обязательном всеобщем обучении, о бесплатной медицинской помощи и ряд других.
Однако кадеты не были партией, опирающейся на массовые организации производственного или территориального профиля. Среди кадетов были, главным образом, деятели земских и городских самоуправлений, и целая плеяда блестящих представителей российской интеллигенции — адвокатов, экономистов, публицистов, историков, в том числе, среди последних такие видные профессора Московского университета, как Кизеветтер, Виппер, Милюков.
Трудность предстоящего периода реформ, который П. А. Столыпин оценивал в 20–25 лет, заключалась прежде всего в том, что в силу долгого, 25-летнего перерыва (1881–1905) в реформах в России задержалось образование широкого слоя людей в городе и деревне, который бы сознательно готов был защищать как свободу и демократию, так и государственные интересы великой державы.
Выходящие на хутора и отруба крестьяне, в период введения всеобщего обязательного образования (по проекту в 1922 году) и резкого повышения материального благосостояния, неизбежно заняли бы доминирующее положение в земствах и через эти организационные формы приобрели бы в перспективе крупнейшее значение в парламентском представительстве.
Проведение рабочего законодательства по кадетской программе позволило бы ведущему слою сознательных рабочих создавать сильные профессиональные союзы, которые, как и в Западной Европе и Америке, не только защищали бы интересы рабочих, но и могли служить опорой в борьбе за общенациональные интересы, особенно в тяжелые периоды войны или иных общенациональных кризисов.
В кадетской программе 1917 года не была еще поставлена проблема национализации тяжелой и добывающей промышленности. Однако и этот вопрос вовсе не был в 1917 году монополией социалистических партий. Необходимо отметить быстрый рост государственных, так называемых «казенных» предприятий во время войны и национализацию путем выкупа ряда крупнейших предприятий, в том числе такого завода, как Путиловский в Петрограде. Этот процесс неизбежно ставил вопрос как о дальнейших шагах в области национализации, так и об участии рабочих в прибылях и производственных планах.
Правые течения дореволюционной России оказались неспособными политически выступить после крушения монархии. То, что никто не выступил в 1917 году на защиту старого режима, объясняется отчасти укоренившимся реформистским сознанием в среде правой интеллигенции.
27 февраля 1917 года кадеты и примкнувшие к ним элементы думского «прогрессивного блока» оказались у власти. Но будучи накануне самой левой легальной партией, находившейся в оппозиции к правительству, кадеты сразу после революции, как бы по инерции, продолжали борьбу с уже свергнутыми царскими министрами, увлекаясь следственными комиссиями и другими, ушедшими уже в историческое прошлое вопросами, в поисках «контрреволюционной» химеры.
Член ЦК кадетской партии, управляющий делами Временного правительства В. Набоков, ближе других наблюдавший председателя Временного правительства, бывшего по совместительству министром внутренних дел, кн. Львова, счел необходимым сказать — «как бы сурово ни звучал такой приговор: кн. Львов не только не сделал, но даже не попытался сделать что-нибудь для противодействия все растущему разложению. Он сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи»[3].
По словам Чернова кн. Львов был «в эпоху революции часто левее кадетов и в общем беспомощнее их … Событиям он часто противопоставлял какое-то фаталистическое безволие, которое почему-то потом смешивали с некоторыми другими слабостями Временного правительства и окрестили „керенщиной“[4]».
В этой характеристике целиком отражается типичная для кадетов и их окружения идеализация так называемых партий революционной демократии, наивная вера, что в их среде нет и быть не может врагов демократии и свободы. Поэтому они не разглядели вовремя, недооценили врагов слева. Будучи сами патриотами и демократами, кадеты не придали значения тому, что в среде боровшихся вместе с ними с самодержавием партий так называемых революционных демократов, существует сильное течение, враждебное не только государственным и национальным интересам России, но и, ради осуществления своей доктрины, готовое попрать только что полученную демократию и свободу народа.
Партии, вернее течения, считавшие себя левее кадетов вошли в историю 1917 года под общим термином, как партии «революционной демократии». Сам термин «революционная демократия» был пущен в оборот, как известно, меньшевиком Церетели. Вместе с Чхеидзе, Скобелевым и Керенским, Церетели был одним из возглавителей Центрального Исполнительного Комитета первого образовавшегося в дни революции Совета. Церетели стремился вложить в понятие демократии вместо правового принципа, принцип основанный на классовой доктрине. Термин «революционная демократия» бил на то, что все те, кто остается за рамками социалистических партий являются представителями не демократии, а «буржуазии». Немарксисты, в частности большинство эсеров, слепо пользовались этим демагогическим, антиправовым и антидемократическим в своей сущности приемом. Отсутствие массовых демократических партий в предреволюционной России и выход из подполья того остова, на базе которого создались эсеровская, меньшевистская, большевистская партии, привело к тому, что в политическую жизнь страны была внесена сектантская узость, нетерпимость, болезненная страсть к самоизоляции и весьма растяжимое признание основных прав демократии — все то, о чем еще на Таммерфорсском съезде эсеров в 1907 году предупреждал свою партию знаменитый террорист Григорий Гершуни.
Церетели и Чхеидзе принадлежали к российской социал-демократии меньшевистского толка. Никогда не следует забывать, что несмотря на раскол в 1903 году, и большевики и меньшевики стремились осуществить в основном ту же самую программу и только в 1919 году, когда Ленин (на VIII съезде партии) добился значительных изменений программного порядка, и формально оба течения перестали жить в рамках одной партии. Именно поэтому, несмотря на глубокие расхождения с большевиками, меньшевики в целом не могли вести и не вели, как мы увидим ниже, последовательной, активной борьбы с большевизмом.
Меньшевики считали возможным допустить развитие, как они говорили, «буржуазно-демократической» революции без обязательного захвата государственной власти. Согласно классической трактовке марксизма Энгельсом, они считали, что в такой по преимуществу крестьянской стране, как Россия 1917 года, сначала должен быть установлен демократический режим, позволяющий дальнейшее, не задерживаемое ничем развитие капитализма. В ходе этого развития все крепнущий рабочий класс сможет «преодолеть реакционный характер крестьянства» и тогда наступит второй этап, этап революции социалистической. Насилие над этим неизбежным, согласно марксистской доктрине, историческим процессом могло в представлении большинства меньшевиков лишь «сорвать» революцию, привести к победе сил реакции. Поэтому большинство меньшевиков поддерживало Временное правительство и было оборонцами. Однако твердо и до конца на этой позиции стояли немногие — в том
