и будет. Вы не обращаете на эти мелочи внимания, а найдется кто-то, кто обратит. И поедет твоя Лада Юрьевна в Сибирь, рукавицы шить.
Отбросив ни в чем не повинный стул, на который даже не успел приземлиться, негодующий и матерящийся сквозь зубы ребенок умчался к себе в комнату.
А я еще полчаса сидела в кресле и наблюдала за мерцающими огоньками новогодней гирлянды, украшающей стену в коридоре и заканчивающей свой бег на кухонном окне. Там мигающая полоска перетекала в сетку, висящую здесь круглый год поверх римской шторы. И утешали меня эти живые цветные огоньки хоть слякотной продуваемой всеми ветрами весной, хоть душным влажным одиноким летом, хоть промозглой стылой и сопливой осенью. А зимой светить любой уважающей себя гирлянде по статусу положено, вообще-то.
Она и светит.
А я сижу.
Хотела бы подумать, прикинуть, что делать, поразмышлять о вопросах морали, ан нет. В голове только новогодние песни крутятся. И ни одной здравой мысли.
Старею.
Глава 5
Хитросплетения сложных семейных взаимоотношений
'И, кажется, будут для нас бесконечными
И страсть, и взаимность, и вера, и дом…'
Анна Островская
Рабочая неделя неслась лавиной, а я как погребенный под ней лыжник: лечу ослепшая неведомо куда и не совсем живая, но с надеждой на лучшее. А так сплошная голова-ноги-голова. И снег.
Кроме рутины ВУЗа, подковерной грызни на кафедре и в ректорате, у меня есть еще подозрительное затишье в болотце дома.
Два самых близких мне человека своим поведением очень сильно настораживают.
Во-первых — супруг, давным-давно преподающий только по субботам, зато с восьми утра и до восьми вечера, а всю рабочую неделю рулящий одним из крупных ТЦ в пригороде Северной Столицы. Мужик в шестьдесят лет, педагог и управленец в одном лице — тот еще подарок судьбы. Но эта перспектива была понятна даже тридцатилетнему свежеиспеченному кандидату технических наук в моем лице перед свадьбой. И да, я адекватно оценивала свои силы, когда принимала решение вписаться в этот блудняк с браком и семейной жизнью.
Но сейчас вдруг что-то сломалось в обычной нашей схеме взаимодействий. Впервые за десять лет я слышу какие-то посторонние шумы в работе родной семейной системы. Какой-то лишний то ли скрежет, то ли свист.
Опасно.
Я не люблю перемены.
Но жить и не понимать, что происходит вокруг я, пожалуй, не люблю еще больше.
Во-вторых — пасынок, хотя уже давно просто «сынок», обитающий на одной со мной территории и не позволяющий расслабиться задолбавшемуся «доценту в юбке» даже дома. Ребенок сей пребывает в переходном возрасте с девяти лет и завершения этого процесса объективно ждать в ближайшее время бессмысленно.
Руслан в любви. Ослик в постоянном недовольстве жизнью, людьми и мироустройством в целом. Он обижается на пустом месте на всех без разбору, внезапно истерит без повода или уходит в глухую оборону там, где ты ожидаешь активного наступления.
Мозги мои от всего этого молодежного разнообразия сворачиваются в замысловатый крендель. И усыхают.
А еще он приходит поговорить.
Это, на самом деле, искупает весь предыдущий трындец. Но тревога меня не отпускает даже после задушевных бесед. И сил, увы, становится все меньше.
Знайте, если кто-то скажет, что жизнь без пары тройки младенцев или младших школьников в семье есть рай, синекура и сплошной праздник — можете смело… убить его. За лжесвидетельство.
Вот опять двадцать пять.
Не дано мне тихо-мирно приготовить вечером пасту, а ведь я именно за неё взялась, чтобы не заморачиваться. Так, на скорую руку накормить вечно голодных.
Пока я спокойно обжариваю фарш, Руслан, традиционно растрепанный, влетает в кухню. Бросает на стол смартфон. Фыркает. Значит, только что говорил с матерью.
Сердит.
Наливает себе морс.
Сопит.
Всем организмом олицетворяет негодование и неодобрение.
И вдруг выдает:
— Я не понимаю, как мои предки вообще сошлись!
Что тебе сказать? Как я думаю, или корректно?
Задумчиво помешиваю в сотейнике мясо с добавленными минуту назад овощами:
— О, здесь все просто. Саше в тот момент стукнуло сорок, у него кризис среднего возраста. На молодежь потянуло. Лере двадцать как раз. Она у него секретарша. Служебный роман, — лаконично, доходчиво. Чистая правда, между прочим.
Добавляю кипятка в почти готовый соус и закрываю крышку. Оборачиваюсь к подозрительно молчащему ребенку.
И удивляюсь, потому как выводы из моих слов детка делает неожиданные. Вернее, сворачивает мыслью не в ту степь:
— Фига се. То есть тебе тут сорок стукнуло и что? Ты теперь на молодых парней заглядываться будешь?
— Ой, ха-ха, уморил. Смешно, Рус, правда, — тихо шиплю, ибо сливаю макароны и боюсь ошпариться. Ну и вспоминаю фактуру своего аспиранта. Заглядываться, безусловно, можно, но не мне же?
— Ма, а ты зачем за отца вообще замуж-то вышла? Неужели любила вот прям так сильно? — искреннее недоумение и осуждение на лице подрастающего чада — оно того, дезориентирует. Сразу начинаешь думать — а и правда, зачем? Или: ой, стыдно так ребенка разочаровать… и прочее в духе «девочки с комплексом отличницы».
Что делать?
Посопеть, потереть бровь, взлохматить лохмы и себе, и сынке.
Помешать лопаточкой в сотейнике.
Еще потереть бровь. Ну, и лоб заодно.
Еще помешать.
Соус готов.
Макаронные изделия из твердых сортов пшеницы тоже.
Можно было бы садиться ужинать, но нет же. Беседа.
— Ну, ты ведь знаешь, у меня с чувствами сложно. Баба Вера говорит, что я эмоциональный инвалид, — прикроемся матушкой.
Должна же и она приносить пользу.
Хоть какую-то.
Хоть когда-нибудь.
— Баба Вера меня не любит, но не забывает воспитывать, — звучит уже равнодушно, но для меня по-прежнему неприятно и болезненно.
— Это у нее со всеми так, — стремлюсь и ребенка успокоить, и маман в «белое пальто» нарядить. Матушка моя, Вера Павловна, не образец для подражания, но это мать. Уважение ей и почитание.
Руслан продолжает ковырять меня своим любопытством дальше:
— И с тобой?
— И со мной.
Тишина. Гирлянда медленно мерцает, вгоняя в транс.
— Мам, но ты же ее дочь?
— И что? Нигде не сказано, что дочь обязательно надо любить. Кормить, одеть, обуть, в школу отдать — это да. Надо. А любить? Это выбор матери, — выдохнуть и сцепить зубы, дабы давно переливающийся внутри мат не вывалился наружу.
Чтобы отвлечься, накрываю нам ужин на двоих, раз главу семейства где-то до сих пор носит.
Ослик не должен во все это окунаться.
Все
