и я на месте. Панк весь вечер трется у стенки не сводя глаз с дамочки в рваном комбезе с дредами в кислотной окраске. “Чего мнешься?”, спрашиваю я.
ПАНК: Завтра я признаюсь ей в любви!
ГГ: Он затягивается своим косяком. От запаха я обильно блюю, мысленно конечно.
ГГ: На заднем дворе, часть людей готовится к вторжению инопланетян, и готовят “высокотехнологичную” площадку для летающих аппаратов, рисуют разметку, спорные места помечаются пивом.
В одном из помещений этого амбара, раздают краски всем желающим, чтобы сделать граффити на стенке в центре помещения, стенка возведена вокруг некой скульптуры. Я рисую грустный смайл и удаляюсь с чужого праздника жизни.
ЭПИЗОД 8.
ГГ: Я иду по улице. Нетуристический район Пака. Сегодня Рождество. На улице ни души. Мимо кувыркаясь пролетает пакет. Я веду его взглядом и утыкаюсь в окно. Старушка, в блестящем платье, сидит в инвалидном кресле, под носом у нее система, она бодро смеется и играет в лото (или бинго?) с группой других старичков. Судя по убранству, это дом престарелых, ну или клуб для одиноких старцев.
В Амстердаме нет штор на окнах. Потому что в шестнадцатом веке был введен запрет, дабы предотвратить революционные собрания. Запрета давно нет, но окна по-прежнему открыты, привычка будто нашла свое места в ДНК жителей. В первый день ходишь уткнувшись носом в землю, не приведи Уранос заглянуть к кому-то, а потом становится интересно. В каждом окне своя жизнь. Вот на лодке две девушки любят друг друга. Интересно, там биотуалет или как? Как там обстоят дела с канализацией? Мне говорили, что на таких лодках живут студенты. Танцуй пока молодой, меняй жилье как можно чаще.
Я продолжаю смотреть на старушку с системой и вспоминаю панка. У него была жена, тридцать лет назад. Наверно он ее любил. Любовь, неведомое мне чувство. Все тридцать лет он носит на шее ее платок. Каждую новую встречу он рассказывает новую версию произошедшего. Каждую новую встречу он не говорит мне, как ее звали.
ПАНК: Резко упала температура, и я как-то перестал мыслить. Я должен был ее спасти, но не спас. И как-то все стало таким выхлощенным.
ГГ: Я смотрю на старушку, и думаю, при иных раскладах Панк мог бы сейчас сидеть со своей женщиной на этом диване, гладить ее руки сквозь блестящие рукава, пока та играет в лото.
ДАША, 23 ГОДА: Ну писец. Я все-таки считаю, что я свободный человек. Но я считаю, что свобода – не есть хорошо. Потому что свобода делает нас безграничными. А в обществе, где есть, все-таки, какие-то моральные устои и принципы, нужно, все-таки, соблюдать границы. При всем, как бы, желании и стремлении быть свободным, люди все равно вынуждены загонять себя в границы. Ну то есть, если ты душевно свободен, отринул все мирское, пошел жить в тайгу. Да? Ну условно. Ты свободен. Ты свободен от всех оков. Но в любом случае, ты несвободен, потому что тебе надо жрать идти. Ты не свободен от своего организма, потому что надо сходить еще зачем-нибудь. Ты начинаешь там, не знаю, обрастать. И тебе начинают мешать волосы. Ты не свободен, потому что тебе надо стричь волосы. Я считаю, что свобода это хорошо, но стремиться к ней напрасно. Потому что тебя, как бы, в любом случае… Это… Ну вот это… Ну того, да. Но я все-таки – свободный человек.
ГГ: Я доедаю банан.
ЭПИЗОД 9.
ГГ: В парке Вонделя, среди парочек с нетрадиционными взглядами на любовь, я сижу на огромном поваленном дереве. В красной вязанной шапке. Это привлекает двух местных ребят. Дымя, они сообщают, что не любят Путина. “Я за него не голосовала”, отвечаю я.
ДВОЕ: У тебя на шапке предаются коитусу лоси.
ГГ: “Где?”, снимаю шапку я. “Это снежинки”.
ДВОЕ: Нет, это лоси!
ГГ: Вру. На самом деле они сказали: “fuck”, а не коитус. Я даже не знаю, как это будет по-английски. Мы идем на ярмарку в центре города. Там, где много света и людей. Давимся традиционными пончиками, мне дымят в лицо. Я обильно блюю. Мысленно конечно. На прощанье мне дарят луковицу тюльпана. Я забываю ее в отеле.
ЭПИЗОД 10.
СЮИН, 34 ГОДА: У китайского иероглифа всегда есть значение. И если переводить буквально, то с китайского “свобода” – “я что хочу”. Свобода – это не то, что ты делаешь все, что хочешь. Свобода – это когда ты НЕ ДЕЛАЕШЬ то, что ты не хочешь. Понимаешь разницу?
ГГ: В следующий раз мы встретились с ним в Чайнатауне. Система, стабильность, солипсизм. Тут кажется, что кто-то открыл портал в Азию. В общем, Южный Зеедейк буквально усыпан некими китайскими лавками и врачебными кабинетами. В сущности, что еще вам делать, если вы потомок моряков из Гонконга и Шанхая?
ПАНК: Это самый большой азиатский район в Европе. И кажется сама принцесса Беатрикс торжественно открыла здесь буддийский храм.
ГГ: Панк провожает меня до галереи Городской стражи, что находится недалеко от Весхойспорта. На самом деле это некий переулок, прилегающий к музею истории. Тут висят старые картины – групповые портреты состоятельных купцов. Когда-то городские жители, объединялись в некий “амстердамюгенд”, дабы защищать город. Древняя бесплатная реклама. Хочешь увидеть больше? Плати десять евро, заходи внутрь.
По пути, Панк тыкает пальцем в точку на земле.
ПАНК: Здесь. Здесь она упала с велосипеда. Я должен был спасти ее, но не спас. Она так и не оправилась после падения.
ГГ: От невозможности отличить где правда, а где его фантазия, я начинаю нести какую-то чушь про “Бегущего по лезвию”.
ПАНК: Я не смотрел это фильм.
ГГ: Какой же ты тогда панк? Знаешь ли ты, что Станислав Лем, под впечатлением от произведений Филипа Дика написал второму что-то вроде “Эй, парень, ты крут! Нам нужно объединиться”. Дик, в свою очередь, считал, что Лема не существует. Это некий коллектив советских авторов, и вообще ему написали из КГБ. Поэтому, недолго думая, он послал того куда подальше. Лем обалдел, дескать: “Что? Я конечно знал, что он пишет психодел, но не знал, что он еще и употребляет”. А он употреблял!
ПАНК: Я употребляю сативу, потому что она, что кофе по утрам. А вот индика сбивает с ног нахер. Так кто такой Лем, и почему ему интересен
