Поэтому о том, как эта дура оказалась сегодня в доме, не имел и малейшего понятия. Как узнал после, она живет здесь уже месяц. Эта шлюха ошивается здесь тридцать дней, а я даже не осознаю, как так получилось. Охрана показала пару записей из дома, как я ее трахал. Но я этого не помню, ни черта не помню. Впрочем, это не освобождает от ответственности.
Зажимаю пальцами переносицу, смотрю на Маринкины слезы. Хочется ее остановить, встряхнуть и попытаться объяснить, вот только смысл? Разве ей это нужно? Она приняла свое решение, не сегодня и не вчера. Я умер для неё уже давно, а сегодня, окончательно и бесповоротно закапал свою могилу, возведя крест.
Сжимаю пальцы в кулаки, когда машина скрывается за воротами особняка.
Вот теперь точно все, повторяю про себя ее же слова…
- Где эта дура? – спрашиваю у стоящего за спиной Глеба, нового начальника охраны.
- Найти?
- В гостиную ее приведи.
Взбегаю по лестнице и, зайдя в дом, подкидываю в камин дров.
- Саша, я не хотела, - это первое, что слетает с ее губ, стоит Глебу зашвырнуть ее сюда.
Она пятится назад, быстро перебирая ногами. Ей страшно, это чувствуется в каждом слове, жесте. Еще шаг, спина прилипнет к стене, и отступать будет некуда.
- Я правда не знала, что Марина здесь, я не собиралась никуда лезть… слышишь?
- Правда? - сжимаю ворот ее розовой рубашки. - А может быть, ты врешь? – бровь по инерции ползет вверх, и я тяну ее тряпки на себя. Пуговицы гроздями летят на пол, разлетаясь по паркету.
- Нет, нет. Правда, я тебе клянусь, слышишь? Саша, я не хотела, чтобы так вышло.
- Чего ты вообще здесь делаешь?
- Ты не помнишь? – всхлипывает. - Меня мать из дома выгнала, я же рассказывала…
- Да мне по*уй, - разжимаю пальцы, вытирая их о пиджак и отталкивая от себя ее тело.
Убираю руки в карманы, слегка запрокидывая голову назад.
Сажусь в кресло. Глаза касаются оранжевых языков пламени камина. Закидываю ногу на ногу, пробегая взглядом по растерянной Анфискиной мордахе.
- Хорошая шуба, - подношу зажигалку к зажатой в зубах сигарете, - долго отрабатывать придется.
Мартынова растирает по лицу слезы, но ответить мне не успевает. Лукьян забегает в гостиную со словами:
- Партия стволов ушла, - замолкает, пробегая взглядом по Анф. - Она опять здесь? Когда ты ее уже вышвырнешь?
Пожимаю плечами.
- Зря ты осталась, - в упор смотрю на Анфиску, - за это время ты могла услышать то, что не предназначено для твоих ушей.
Марат скалится, доставая ствол.
- Мы ее здесь? Или как?
- Убери, бл*, ковер же запачкает.
Мартынова давится слезами и, подавшись вперед, падает на колени у кресла, в котором я сижу.
- Я ничего не знаю, ничего не слышала, не видела. Я клянусь. Слышишь. Я правда ничего не знаю…
- А я в этом не уверен. Марат, вот ты ей веришь?
- Не очень, - трет рукояткой ТТ подбородок.
- Вот и я.
- Саша, я же, я же… - она озирается по сторонам, воет в свои ладони, после чего резко наклоняется, загаживая пол. Ее выворачивает на паркет, снова и снова.
- Да уберите уже ее отсюда. Глеб!
- Будет сделано.
- И далеко не отпускай, наверху заприте. Не уверен, что эта дура не взболтнет где-нибудь лишнего.
Лукьянов выходит из гостиной, и я иду за ним следом. Обогнув лестницу, попадаем в бильярдную.
- Не думал, что ты дашь ей развод, - достает кий.
- А что, мне ее в доме запереть?
- Ну… - смотрит наверх, - Мартынову…
- Не сравнивай.
- Почему не сказал что эта тут в качестве мебели?
- Думаешь Маринка бы поверила? Я себе сам уже не верю. К чему обострять и делать из неё дуру. Что с ментами?
- Все ровно.
- Всех взяли?
- Всех.
- Хорошо. Значит, будем действовать. Я хочу сделать это в Аккордовском доме, символично получится.
- Эстет херов. Ладно. Я понял.
- Сколько у нас Ломовских жизнеспособных осталось, из тех, кого взяли?
- Пять.
- Шума нет? А то такая волна самоубийств…
- Нормально, я приплатил кому надо.
- Хорошо. Я тут думал про местный нефтеперерабатывающий завод, Ломов был у них в доле, а мы чем хуже? Да и перспектив там столько…
- Что предлагаешь?
-Есть одна идея, если получится, нам понадобится юрист и платежеспособный гарант, будут нужны инвестиции.
Марина
Смотрю на засыпающий город через запотевшее стекло машины, вытирая слезы. Как он мог? Все еще не верю в то, что видела. А ведь он даже не пытался оправдаться, сделать хоть что-то… он просто стоял и смотрел.
В Москве еще с неделю не могу заставить себя выйти из дома. Постоянно плачу, жалею себя и одновременно ненавижу за эту слабость, ничтожность. Я должна научиться жить дальше, как бы плохо и горько мне ни было. О Доронине больше ничего не слышно, совсем, и это ни черта не радует, а как меня может радовать, что любимый человек способен жить без тебя? Быть с другой, пока ты умираешь изо дня в день, ненавидишь ночь, потому что она вытаскивает на поверхность все твои страхи, парализует, заставляя повиноваться.
Боль живет во мне постоянно, и неясно, сколько это продлится. В город медленно приходит лето. Жаркое, солнечное. Отец пытается вытянуть меня на улицу, но я живу лишь работой, прихожу туда раньше всех, ухожу позже. Жизнь превращается в сплошной день сурка, и он мне нравится, с недавних пор новизна пугает, как и люди. Я же давно заметила, что боюсь новых знакомств.
- Марин, может, в кино сходим? - папа заглядывает ко мне в комнату воскресным утром, на нем серые брюки и заправленная в них белоснежная рубашка с коротким рукавом.
- Не хочется, - отрицательно мотаю головой, упираясь глазами в книгу. Уже час не могу прочесть второй абзац, перечитываю, не в состоянии уловить суть. В мыслях я совершенно не здесь, в мыслях я в прошлом, которое из раза в раз перекликается с вымышленным будущим. Сказочным, ненастоящим, тем, которое никогда не настанет.
- Марин, ну так нельзя.
Тяжелой папин вздох явно прогнозирует долгую беседу, диалог, который был между нами уже сотни раз.
- Пап, я разберусь сама, хорошо?
- Конечно разберешься, но разве, не стоит прислушаться? Сколько можно сидеть в четырех стенах? Жизнь на этом не заканчивается, слышишь?
- Я поняла.
Поднимаюсь с дивана, закрывая книгу с громким хлопком и откинув на стол, прихватываю оттуда маленькую черную сумочку на тоненьком ремешке, выскальзывая за дверь в прихожей.
