— Так это не они, а я на них напал, — объяснил Капунькис, запихивая за поясок волчий хвост. — А дело было так: слышу, волки между собой грызутся. Я себе и подумал: что они не поделили? Да еще рядом с логовом великана. Выглянул из кустов, а они волокут по земле этого зеленошкурого! — Капунькис кивнул на скрэба, которого Бурунькис принял за зеленую глыбу. — А он вроде как отбивается от них. Но только слабо слабо. Как будто и не отбивается, а трепыхается. Весь в крови. Вот я тебя и кликнул.
Скрэб, ради которого глюмы рисковали жизнями, представлял собой ужасное зрелище: у него не было ног — вместо них от туловища тянулись два сплющенных окровавленных лоскута. Коричневые следы указывали путь, которым карлик полз прочь от роковой опушки. Именно полз, так как следы были ровные, какие оставляют полозья саней на снегу. Ни волк, ни другой хищник так «аккуратно» тащить не станет — он рвал бы беднягу, кидал бы куски во все стороны.
Сил скрзбу хватило лишь доползти до малинового кустарники. В том месте крови было особенно много, а рядом валялись мертвые животные: лиса, несколько крыс, волчья туша и даже один коршун. Несмотря на смертельную рану, скрэб до последнего защищал себя.
Но ведь он дохлый! — сказал Бурунькис, рассматривая зеленошкурого.
— Тсс! Он дышит.
— Врешь! Никто не сможет несколько дней прожить с оторванными ногами.
— Скрэбы, я уверен, могут: они выносливые. — Капунькис пнул ногой коршуна с перекушенным горлом. — Оружия не видно. Похоже, зеленошкурый сражался только руками и зубами.
Это после такой-то раны? — Бурунькис наклонился к карлику, потряс его за плечо. — Никаких признаков жизни...
Раненый вдруг широко открыл глаза и в упор посмотрел на глюма.
— Фу ты, и вправду живой! — Бурунькис попятился. — Эй, ты, чучело зеленошкурое, говорить можешь?
— Я Чуонг Танг, — прохрипел раненый. — Из рода Куа... Дай мне оружие, я хочу умереть сражаясь.
Бурунькис хмыкнул.
— Мы с тобой воевать не будем. Мы не скрэбы, чтоб нападать на беспомощных.
— Я Чуонг... Танг из рода Куа, — повторил раненый.
— Это мы уже слышали. Я Бурунькис, а это мой братец Капунькис. Наш род тебе ни о чем не скажет. Это великан ваш отряд побил?
Но карлик промолчал, закрыв глаза.
— Что же с ним делать? — спросил Бурунькис. — Хоть он наш враг, да как-то нехорошо оставлять его одного в лесу. И добить рука не поднимается, и помочь ему мы не можем...
— Я дам ему воды — он который день не пил. — Капунькис отвязал флягу с пояса. — Чучело, пить хочешь?
Скрэб не ответил, и Капунькис, горлышком фляги раздвинув ему губы, влил раненому в рот воду. Карлик закашлялся , потом мотнул головой и выплюнул то, что не успел проглотить.
Да сожрет вас Нидхегг! — прохрипел он с ненавистью.
Подавись тобой Хель, скрэб неблагодарный! — с обидой ответил Капунькис, убирая флягу. Он повернулся к Бурунькису: — Что делать будем?
Возиться с ним и ждать, когда он умрет, у нас нет времени. А бросать его на растерзание лесному зверью не годится. Он все-таки живое существо, хоть и злобное...
— И почему его до сих пор звери не разорвали? — удивился Капунькис.
Бурунькис пожал плечами:
— Кто знает. Может, великана побоялись. Но это уже неважно. Я предлагаю вырыть нору, затащить скрэба в нее, оставить ему оружие и флягу с водой. А там уж пусть сам выбирает — пить или плеваться.
— Пока мы выроем нору, неделя пройдет, — возразил Капунькис. — Давай лучше шалаш ему соорудим.
— Меня зовут Чуонг Танг из рода Куа, — ни с того пи с сего в третий раз пробормотал раненый.
— Знаем, знаем, — махнул рукой Капунькис. — Помолчи лучше.
— Не надо шалаш, — сказал раненый. — И нора... не нужна... Поздно... Умираю.
— Ты уже который день умираешь, а никак не умрешь, — ответил Капунькис. — Не отговаривай — мы назло тебе построим шалаш!
— Забавно... — раненый скривил губы в улыбке, но из-за клыков улыбка получилась похожей на хищный оскал. — Забавно... скрэбу помогают глюмы...
Братья переглянулись. Капунькис удивленно пожал плечами.
Я Чуонг Танг, — сказал раненый. — Я герцог рода Куа.
— Слава Одину, великан прихлопнул такого важного скрэба! — прошептал Капунькис едва слышно.
Я не могу умереть... пока не наследуют право на герцогство... — По телу скрэба пробежала судорога, но он продолжал говорить: — Я ждал... но никто из моего племени не пришел... Будь они прокляты... А пришли вы... мои враги... и заботились обо мне... Боль страшна...
Раненый начал задыхаться. Его невнятная речь становилась слабее.
— Ты дал мне воды, Капунькис... наклонись... Сними перстень...
Капунькис покосился на брата, тот кивнул, и глюм стянул с пальца умирающего перстень. Ничего примечательного в перстне не было — оправа от времени позеленела, вырезанные на ней знаки так истерлись, что разобраться в них не представлялось возможным. В оправе перстня сверкал красный, пирамидальной формы камешек, но, так как Капунькис с Бурунькисом в самоцветах не разбирались, угадать его название они не могли.
— Надень перстень... — раненый скривился от боли, выгнулся дугой.
— Ах, горячо! — удивленно вскрикнул Капунькис, замахав рукой. Через несколько секунд он недоверчиво посмотрел на палец, потрогал кольцо и воскликнул: — Теперь холодное!
— Запомни. Слово Власти — Тчаквото... — простонал скрэб. — Слово силы — Эмдаль... слово рода — Ку- анту... Повтори...
— Повторяй, скорее, — поторопил братца Бурунькис. — Воля умирающего — закон. Даже если умирающий— сумасшедший.
Капунькис повторил слова, и лицо Чуонг Танга вдруг приняло спокойное, умиротворенное выражение.
— Теперь ты — герцог рода Куа! — сказал он твердым, но тихим голосом. — Время уходить...
В тело зеленошкурого герцога неожиданно влилась сила. Он зашевелился, устраиваясь удобней, сложил руки на животе, закрыл глаза, вздохнул полной грудью... и в следующие мгновение обмяк.
— Отмучился, вздохнул Бурунькис. — Хоть и враг наш, а все таки жаль его. Держался молодцом, хоть и скрэб.
— Вовсе нет, возразил Капунькис. — Он просто перехитрил нас. На вопросы не ответил, но время затянул и быстренько помер. В жизни всегда так: ожидаешь одного, а получаешь совсем другое. И не всегда лучшее...
Но и не всегда худшее, ответил Бурунькис. — Покажи перстень... Хм, если это и алмаз, то он дефектный. Я слышал, что хороший камень должен быть чистым, а в этом внутри то ли трещина, то ли пузырь.
Етун снова взревел, да еще громче, чем прежде. Глюмы закрыли уши ладошками, а когда эхо затихло, Бурунькис наклонился к братцу и закричал что есть мочи:
