исследования, в основном, среди знакомых, а то и вовсе высасывая их из пальца.
Так что на подначки друзей: «а как успехи в торговле Родиной?», он отвечал:
— Если западники хотят что-то узнать о нас таким образом — флаг им в руки и барабан на шею. Разве что попробовать стать фотографом? Местная техника, конечно, аховая, но нужда научит. Может, «лейку» изобрести? Да нет, вроде, принцип уже известен, а значит — запатентован. Просто узкопленочный аппарат очень долго до ума доводили, чуть ли не десять лет. Да и то не довели. Нормальным фотиком стала только «Лейка-2». Хотя с этим стоит разобраться. А аппарат в любом случае надо приобрести. Без него Максим просто не представлял жизни.
А может, фантастические романы начать писать? Тогда нужно основательно засесть за французский. Не для русских же эмигрантов сочинять. В русских издательствах наверняка не протолкаться от писателей.
Размышления Максима прервал доктор — довольно молодой мужик в круглых очках в железной оправе, которые пока ещё не назывались «ленноновскими».
— Ну, как мы себя чувствуем?
— Вроде бы, нормально.
Доктор быстро осмотрел Максима.
— Да, на первый взгляд всё нормально. У вас раньше такое случалось.
— А что со мной было?
— По словам тех, кто вызвал карету «скорой помощи»[5], вы шли по улице и вдруг потеряли сознание. В таком виде вас и доставили. Утро было утром.
— А сейчас?
— Пять часов пополудни. Разное может случиться. Вот что, попробуйте встать.
Максим попробовал. Только теперь он обнаружил, что одет в белье, которое видел только в кино.
— Голова не кружится.
— Нет, всё отлично.
— Странно. Но, вообще-то, человек — механизм недостаточно изученный. Вам бы стоило полежать пару дней.
— А можно я пойду домой?
— Дело ваше.
Доктор явно был даже рад. Оно понятно. Наверняка в этой больнице дефицит свободных коек.
— Но всё-таки лучше, чтобы за вами кто-нибудь приехал.
— У нас нет телефона.
— Хорошо. Сейчас вам принесут вашу одежду. Ценные вещи получите у старшей сестры.
О! Если есть ценные вещи, то это уже не так плохо.
Вскоре принесли шмотки. Ими оказалась рубашка, которая расстегивалась только до середины, видавший довольно потрепанный светло-коричневый костюмЮ такая же шляпа и порядком стоптанные туфли. Да уж, явно не мальчик-мажор.
Ценные вещи оказались двенадцатью франками и двадцатью сантимами. Интересно, а откуда у него не такие деньги? Но этого Максим уточнять не стал.
Возле места старшей сестры висело зеркало, примерно поясное. Максим глянул в него. А парень-то симпатичный. «Высокодуховный», как называл такой тип мужчин Максим. А вот с физической подготовкой у Петра явно было не в порядке. Максим-то занимался кикбоксингом. Особых успехов не достиг, но докапываться на улице к нему не стоило.
И ведь это не есть хорошо. Потому что у данного тела нет ни силы, ни, что главное — отработанной моторики. А мозги-то помнят… Вот решишь дать кому-нибудь в рыло — и выйдет сплошной позор. Но кикбоксинг — это ведь «французский бокс». Он сейчас очень даже распространен. То есть тренера найти не проблема. А кость-то у Петра широкая, мышцы можно быстро нарастить.
Другое дело — деньги нужны. Тут тебе не Санкт-Петербургский государственный университет, бесплатных секций нету.
Эмиграция как она есть
До дома Максим добрался быстро, на метро. Он вместе с отцом жил на улице Бурсье. Центр. Но только в центре, кроме роскошных квартир есть ещё и мансарды. В которых зимой, кстати, очень холодно. В одной из таких мансард, в двухкомнатной квартире и жили Холмогоровы.
Открыв дверь, Максим услышал голоса из кухни. Он прошел туда. Отца он узнал — это был полнеющий мужчина лет под пятьдесят, сохранивший барские замашки. Хотя в убогой кухне это смотрелось комично. Двое других были отцовскими приятелями, тоже эмигрантами. Один Владимир Анатольевич, ровесник отца, другой Михаил Константинович, помоложе.
На столе стояла большая бутылка вина, литра в два. Пили недавно, уровень жидкости был ещё высок.
— Здравствуйте господа.
— И тебе привет. Выпьешь с нами? — спросил Владимир Анатольевич.
Максим не слишком любил алкоголь, но сегодня захотелось выпить стаканчик-другой. А заодно послушать разговоры. Он взял из буфета стакан.
Все посмотрели на него с некоторым удивлением. Позже Максим узнал, что Петя никогда не принимал участие в подобных посиделках. Но вино без вопросов налили.
— Вот представляете — французские большевики открыто собирают деньги на помощь голодающим в Совдепии! И власти это терпят!
— Безобразие. — Согласился Михаил Константинович.
— Так голодающие причем? — Не понял Максим. Разве все мужики большевики?
— Да все они там хороши. Озверевшее хамье! — Буркнул отец.
А ведь никакого имения у них не было! Ничего они у него не сожгли. С чего это папаша так мужичков ненавидит?
Тут встрял Владимир Анатольевич:
— Понимаете, Петя, большевизм — это своего рода духовная «испанка». Она заражает всех. Если народ не поднялся, значит — они тоже уже заражены. Мало того. Сейчас эта зараза распространяется по Европе. Уже многие больны. А что такое большевизм? Это разнузданная азиатчина. Он отрицает все европейские культурные ценности. И прежде всего ему ненавистны представители интеллигенции, то есть единственной в России мыслящей прослойки. На Европу надвигается новый Чингис-хан…
Мужик задвинул длинную речь, Максим скоро потерял нить. Он успел маленькими глотками выпить свой стакан и налить ещё — а Владимир Анатольевич всё говорил и говорил. Несколько раз он повторял тему о необходимости пойти на большевиков крестовым походом. Так, что-то подобное говорил товарищ по фамилии Гитлер…
Наконец он иссяк, но эстафетную палочку взял Михаил Константинович. Он тоже стал что-то длинно и путано излагать. Суть была примерно та же. Французским властям надо, не теряя времени, пересажать местных коммунистов. Потом договориться с Германией на любых условиях — и двинуть войной на «Совдепию». Интересно, что никто из троицы в войне не участвовал. Возможно, поэтому все трое были очень воинственно настроены.
Так дело и шло.
Максим, когда читал Чехова и Куприна, всегда поражался, что герои произведений закатывали речи на две-три страницы. Он-то думал, что это условность, литературный прием. Вон в фильме «Гусарская баллада» все герои вообще стихами говорят. И никто не думает, что тогдашние гусары на войне так изъяснялись. И только теперь он понял, что Чехов и Куприн не зря называются писателями-реалистами. Они описывали то, что видели. Причем Максим, когда говорил, то всегда наблюдал за реакцией собеседника. Если видел, что его не слушают, тут же сворачивал базар. А эти… Им было без разницы. Вещали как глухари на току.
Максим подумал: «Кажется, я начинаю понимать,
