сказал тогда Владимир. — Триста лет такого не было — с тех пор, как Князь создал Совет. А теперь вся Москва на ушах стоит, скоро и до других городов докатится.
Алекс порывался сей же час лететь в Москву — расследовать убийство.
Владимир отговорил.
Скоро у вас своих забот будет, как блох на собаке, — пророчил он.
И как в воду глядел.
Не прошло и двух дней, как до нас докатилась волна учинённого с распадом Совета безобразия.
Алекс тоже хорош.
Сначала он принялся пить — пояснив, что как любой русский человек, обязан утопить горе в вине.
Мы с девчонками тоже помянули Великого Князя — хороший он был мужик, глыба.
Потом шеф ушел в загул — осознал, что ограничения, наложенные советом, исчезли: отныне он мог невозбранно читать маны, сочинять стихи и вообще жить в своё удовольствие.
Я Алекса понимал: Оковы Справедливости, вес которых я до сих пор чувствовал на своей шее, внезапно растворились, канули в небытие.
В первый миг я испытал такую эйфорию, такой кайф, что и словами не передать.
При том, что на меня давили каких-то пару лет, а Алекс прожил с этим проклятьем всю свою посмертную жизнь…
И когда он, после суточного запоя, полез на крышу и принялся читать стихи — я его не осудил.
— Кому он там распинается? — спросил прагматичный Котов.
— Звёздам, — доходчиво пояснила Антигона.
Эйфория безнаказанности схлынула дня через три, и мы принялись считать потери.
Москва распалась на множество сфер влияния: оборотни, стригои, ведьмы — каждая группировка оттяпала себе кусок территории и теперь у них нейтралитет, подкрепленный личными армиями и автономным судопроизводством — попросту говоря, судом Линча.
Остальные теперь жили по принципу городов-государств. В отличие от столицы, на периферии сохранилось подобие законности, власти на местах делали, что могли, чтобы свести кризис к минимуму.
Но всё было зря: осознав, что Совета больше нет, и их больше некому контролировать, в большие города начали стекаться сверхъестественные существа.
Там, где они появлялись, устанавливались древние, проверенные временем законы: право клыка, право первой собственности и право первой ночи. И я имею в виду вовсе не молоденьких девственниц в прозрачных пеньюарах…
— Средние века начались, — возвестил Алекс, когда на совещание собрались все наши.
Отец Прохор, майор Котов, ведьма Настасья…
Ещё Гиллели — отец и дочь. После войны с графом Мириам уже не считала нужным слушаться шефа. Она приходила в «Петербургские тайны», когда хотела, выбирала ночные экскурсии по своему разумению и справлялась с ними сама.
В одиночку.
На меня она даже не смотрела. После войны с графом вообще многое изменилось.
А вот Тарас редко теперь чтил нас своим присутствием — ему хватало дел с цирком, которому из уважения оставили прежнее название: «Вертеп Ефима Демидова».
— И вести мы теперь себя должны, как в старые добрые феодальные времена, — продолжил шеф, открывая бутылку «Арктики». — Будем заключать союзы, привечать друзей… А всем остальным скажем окончательное и бесповоротное «нет». Питер — наш город. Мы не пустим сюда никого из тех, кто хочет половить рыбку в мутной воде.
— То есть, мы будем решать, кому жить, а кому умереть? — катая хлебный мякиш, кротко вопросил чудо-отрок.
— Да поймите, святой отец, — Алекс прижал руки к груди. — Право сильного — это когда или ты, или тебя. А может, вы забыли?
— Ничего я не забыл, — с грохотом опрокинув табуретку, отец Прохор поднялся и устремился на улицу.
Я думал, он уедет. Ждал, когда взревёт мощный мотор Эскалэйда… Но потом заметил в окно, как отрок потерянно стоит на крыльце, среди дождя и мокрых кленовых листьев, засунув руки в карманы кенгурушки по самые локти, и тоже поднялся.
— Пойду, покурю.
Алекс милостиво кивнул. Дома он, окромя трубочного, никакого табака не дозволял.
Когда я вышел, чудо-отрок недовольно покосился в мою сторону, но потом буркнул:
— Не думал я, что придётся заново всё это пережить.
Я так понял, что он не прочь поговорить, и закурив, подтолкнул:
— Не думал?
— Надеялся, — поправился святой отец. — Но надежда — пустое чувство. Когда мы, в одна тысяча двести двенадцатом, шли на Иерусалим, тоже надеялись. Что как-нибудь, с Божьей помощью, мы там окажемся. Море расступится и пропустит на Святую землю, или сами собой у причалов Константинова града появятся корабли… И знаешь, что? Они появились. Но корабли, пожертвованные добрыми купцами, привезли нас вовсе не в Палестину, а в Алжир.
Крестовый поход детей — вот о чём говорил святой отец. Они шли со всей Европы, очарованные речами безумного пастушка.
Предприимчивые и не слишком богобоязненные купцы, посадив детишек на корабли, отправили их прямиком в лапы работорговцев.
Если б я мог, если б имел право — я бы перекрестился.
Впервые чудо-отрок приоткрыл передо мной завесу своей длинной, полной тайн и загадок жизни. Вопросов, конечно же, сразу возникло ещё больше.
Правда ли, что Екатерина была настолько великой, как об том говорят?
Существовал ли на самом деле граф Калиостро?
И пил ли святой отец водку с Распутиным?
Но чудо-отрок, остудив юные ланиты, уже исчез с крыльца, и из кухни доносился его ершистый, гонористый тенорок…
К сожалению, по слову шефа не сбылось. Питер — город большой, за каждой окраиной не уследишь.
Разброд и шатания, спровоцированные ещё присной памяти графом, разрастались не по дням, а по часам.
Раньше с ночными экскурсиями мы с шефом справлялись вдвоём — легко.
Теперь, даже с помощью Мириам, с нашими девочками, Котовым с его отрядом быстрого реагирования, и семьёй Тараса, безопасность Питерских улиц нам только снилась.
Участились случаи самовозгорания, духовидения полтергейстов и ондагейстов в квартирах обычных граждан — и вместе с этим, изо всех щелей на свет Божий, полезли различного пошиба шарлатаны: гадалки на экскрементах младенцев, экстрасенсы от интернета, заряжающие через телефон не только святую воду, а и векторы микрочастиц…
Люди к ним бежали массово, в надежде защититься от летающих по кухне ножей и тарелочек.
Мы разрывались, отрабатывая экскурсии от заката до рассвета. Но помогало это не слишком.
Город, аки библейская саранча, заполонила нежить.
Уже на Невском можно было запросто встретить горгулью — они облюбовали коньки крыш и фронтоны старинных зданий.
Подвалы и катакомбы заселили шишиги и гули — голодные демоны, они пожирали всё, что невзначай оказывалось в их лапах, от крыс до ночующих в тепломагистрали бомжей.
Крыши заполонили вендиго и грайны, в парках обосновались Ырки. Охотились они, правда, только ночью, а днём отсыпались в канализации — что не добавляло городу ни безопасности, ни благоухания.
В новостях мелькали сообщения о всё новых убийствах. Пока что их приписывали то террористам, то маньякам. По каналам ЧС непрерывным потоком шли напоминания о бдительности и запреты выходить на улицы после захода солнца…
Но скоро люди разберутся. Сказки для того и нужны, чтобы помнить. Чтобы, когда придёт бука, точно знать, в какое место всадить кол.
Улицы наводнили бродячие проповедники, предрекающие конец света.
В чём-то они были правы.
Со смертью Скопина-Шуйского окончилась целая эпоха. И сколько бы мы не ругали Совет, надо смотреть правде в глаза: то была эпоха спокойствия и относительного благополучия.
Ещё китайцы, желая оскорбить ближнего, давали такое напутствие: — чтоб тебе жить в эпоху перемен.
Памятуя, что рассказывали старички о средних веках, даже представить не берусь, что нас ожидает в обозримом будущем.
Так что, отца Прохора с его рефлексией я понимаю. И Алекса понимаю: он теперь стихи пишет. Каждый день. А по ночам взбирается на конёк крыши и читает.
Что характерно: меня убедили, что стоит произнести ману — и расплата последует незамедлительно. Катаклизмы, стихийные бедствия, зверь из Бездны и смена половой принадлежности.
Но Шеф уже вторую неделю торчит на крыше, словно ему там клубничным джемом намазано, и — ничего.
В смысле — плохого.
Я позвонил Тарасу.
Древний стригой по своему обыкновению громко рассмеялся, а потом сказал:
— А ты закрой глаза, мон шер ами, и посмотри на ваш дом ДРУГИМ зрением.
Упс.
Я всё ещё забываю о своих апгрейдах, и пытаюсь жить по старинке.
Когда я посмотрел на крышу так, как советовал древний стригой, чуть не упал. На пятую точку.
Своими стихами Алекс
