в карман кителя Матузкова и уже оттуда продолжила, — с пустыми руками к красивым девушкам ходить возмутительно.
Матузков заерзал, но к рыночку свернул. Не то, чтобы он был жаден на подарки, но они к чему-то обязывали, на что-то намекали. А ему очень не хотелось выглядеть глупо, ведь он до конца не понимал: едет он к Анне Степановне по делу или к Анечке в гости. На рынке Матузков он выбрал букет белоснежных астр и торт со странным названием «Полено». Если букет понравился всей троице, то по поводу выбора кондитерского изыска мнения разделились.
Борода не унимался и посмеивался над кольчугинскими пекарями. Надо же было так непоэтично назвать торт! Он предложил отодрать от коробки ярлычок, чтобы не портить впечатления от подарка. Или подписать перед словом «Полено» уместное прилагательное, например, «любимое» или «весеннее». Матузков мрачнел, но с Бородой в споры не вступал, и коробку с тортом поставил рядом на пассажирское сиденье «Жигуленка».
Степанида предположила, что название торта свидетельствует о честности кондитеров, которые не скрывают от потребителя, что их бисквит будет черствее сухого дерева, и потому настаивала, чтобы Матузков торт Анечке не дарил, а сразу передал испорченный продукт ей, Степаниде.
Терпя насмешки, насупленный следователь прибыл к Курочкиным, благо адрес он помнил.
Анечки дома не оказалось. Дверь невысокого одноэтажного домика открыл симпатичный старичок, отрекомендовавшийся Степаном Ильичом. Это был отец милой библиотекарши. Матузков затоптался на месте, как стреноженный конь. Он не знал: войти ему или остаться. Но старичок его выручил: он побежал ставить чайник на плиту, оставив Матузкова в прихожей.
Борода вынырнул из кармана следователя и полетел на облёт владений Курочкиных, Степанида осталась при следователе. Она намеревалась подсказывать влюбленному Матузкову правила этикета и темы для светских бесед.
Степан Ильич принялся расспрашивать Матузкова об его трудной работе и о том, как они познакомились с Анечкой. Похвалил торт, отрезав себе добрый кусок. Матузков краснел и бледнел как на экзамене. Он оглядывался по сторонам, ища глазами домового, но тот куда-то запропастился. Степан Ильич догадывался, что ухажёр его дочери нервничает, и радостно сообщил, что Анечка вернется с работы через четверть часа. Почему-то Матузков от этой новости пришёл еще в большее возбуждение, встал со старинного венского стула и стал прохаживаться по комнате. Он рассматривал фотографии на стенах, акварельные рисунки, выполненные скорее старательно, чем талантливо. Трогал на полке корешки книг русской классики. Степан Ильич как мог поддерживал беседу, но вскоре понял, что это напрасный труд. И когда в прихожей зазвонил телефон, хозяин с видимым облегчением выбежал и стал разговаривать нарочито громко.
Поведение Матузкова резко изменилось, он оставил свое бесцельное блуждание и бросился к дивану. Скинув на пол две подушки, он выудил между пружин ворковавшую парочку: домового Бороду и неизвестную кривоносую особу.
Та задрыгала длиннопалыми руками и ногами, в тщетной попытке высвободиться.
— Меня-то отпусти, — миролюбиво попросил Борода и тут же шмякнулся на пол, потому что Матузкову был не интересен.
— Так, Гликерия Парамоновна, шалим? — грозно спросил Матузков, и кривоносая особа сжалась и зажмурилась.
Степанида выбралась из кармана кителя, залезла Матузкову на плечо и с изумлением вытаращилась на кикимору, а это была именно она.
— Гликерия Парамоновна, она же Сара Флигель, она же мадам Пер Жу, она же Мессалина Тютькина.
— Ну я! — неожиданно высокомерно отозвалась кикимора, — но я ничего не делала. Это всё Гоша. Нашкодил и из дома убёг. А я лишь хозяйку предупреждала, как могла.
— Аферистка, — фыркнула Степанида и бросила на Бороду взгляд, полный укоризны. И как её суженый посмел обнаружить зловредную сущность и запросто с ней шушукаться, пока все пили чай?
— Мы тут благодушествуем, чаи лимоним, а вы за нашей спиной злоумышляете? — пискнула мышь и прыгнула с плеча Матузкова прямо на макушку Бороды.
Тот закрутился, заюлил. Все оправдания сводились к тому, что он выведывал у Гликерии Парамоновны ценную информацию о вкусах и привычках хозяйки дома. С целью потом снабдить этими сведениями её неудачливого ухажёра.
Матузков пресёк пререкания и потребовал, чтобы Гликерия выложила как на духу, что происходит в доме Курочкиных. История была неожиданной и очень лиричной.
— Еще раз повторяю, что невиноватая я. Это всё Гоша. Возила его Анна Степановна на выставку домашних питомцев. И там Гоша влюбился в какую-то шатенку. От любви он перестал спать и есть, и в итоге он решился на предложение руки и сердца. Уж как я его отговаривала… Но поскольку его возлюбленная жила по соседству, аккурат через два дома, то остановить Гошу не было никакой возможности. Сначала он носил ей орехи и семечки. Никакого урона для семейного бюджета. Затем стал дарить подарки. Игольницу, а затем и колечко.
— Игольницу-то зачем? — удивилась Степанида.
— Уж больно красивая.
— Продолжай.
— Но шатенка дары отвергала. И тогда Гоша решил вообще из дома уйти. На стажировку в оперный театр.
Матузков сел на стул и самым неприличным образом заржал. При этом он отпустил кикимору, и та, воспользовавшись случаем, стала охорашиваться, приглаживая космы и расправляя цыганские юбки.
— Почему в оперный театр? — спросил Борода.
— Что ж тут непонятного? — возмутилась Степанида, — чтобы обучиться исполнению любовных серенад. Если дама не принимает земных даров, ее надо духовно обаять.
Матузков уже подвывал от смеха, представляя, как Гоша репетирует с симфоническим оркестром.
— А я стучала и гремела, чтобы привлечь внимание Анны Степановны, но она мои знаки истолковала превратно, — завершила кикимора свой рассказ.
Внезапно открылась дверь, и в комнату вошла Анечка. В пылу беседы никто не заметил, как она вернулась с работы. Анечка с удивлением смотрела на гримасы Матузкова, подозревая у него психическое неблагополучие. Видеть собеседников следователя она не могла, потому вид Матвея Ивановича шокировал и пугал её.
Матузков покраснел, раскланялся и выбежал вон, позабыв о своих сподручных. Домовой вылетел следом, а мышь юркнула между ног Анечки и выскочила из дома.
* * *
Поиски Гоши в оперном театре были долгими, но исключительно продуктивными. Он спал в кудрявом парике ведущего тенора театра. По всей видимости, он уже был сыт по горло искусством, потому что очень обрадовался печенью, которое Матузков всегда держал при себе на случай приступа Степанидиного лютого голода.
Когда Гошу вернули
