класс, что когда-либо у них был, но остальные-то еще хуже.
Потом все поперлись встречать рассвет. И вроде романтика, но по трезваку нас с Ланкой так и не потянуло друг к другу. У нее была слишком маленькая мушка, еле заметная, да и светлые волосы мне никогда не нравились. А я, видимо, не особо тянул на роль долгожданного принца.
* * *
Универ.
В универ я не поступил. Подал документы на юрфак, затем на журфак. В итоге – даже близко не первый в списке. В армию идти не хотелось. Пошел в училище культуры. Хоть какая-никакая, а отсрочка. Мальчиков на режиссерском не хватало. Меня взяли даже с моим уровнем.
Я читал стихотворение Тютчева.
Я читал басню Крылова.
Я пел про «Ой, мороз, мороз» и «Катюшу».
Я танцевал вальс с какой-то коротко стриженной студенткой, сидевшей на вступительных, но мы двигались по-разному. Абсолютно вразнобой. Она смотрела на меня как на умственно отсталого. Я на нее – как на звезду погорелого театра.
Я танцевал со стулом.
Я честно сознался, что не очень люблю театр, но больше никуда не поступил, а в армию идти не хочется.
Мастера звали Александр Сергеевич. Или Сергеич, как все потом называли.
Он поблагодарил за честность.
Он сказал, вы приняты. В вас есть что-то живое, настоящее, аутентичное.
Я подумал, что он обозвал меня аутистом. Но, главное, взяли.
Первый курс.
Одноклассники уезжали в Москву.
Одноклассники учились на юристов, медиков, психологов, экономистов, лингвистов, программиста, историка.
Одноклассницы выходили замуж.
Первой замуж вышла Ланка. Приглашала на свадьбу.
Я не пошел.
Я учился на руководителя театрального коллектива и никому не рассказывал про это.
Да я вообще перестал общаться с одноклассниками.
Однокурсники были фрики.
Миша – поклонник Гарри Поттера. Гарри Поттера, Карл! На собеседовании он сказал, что посмотрел фильм про «этого самого Гарри Поттера и тайную комнату» и решил стать актером. У Миши был шрам на всю шею, стрижка под ноль и хриплый голос. Он ходил в сером пиджаке в мелкую крапинку и потрескавшихся кожаных кроссовках и постоянно пел про Жигана-лимона. Сейчас, кажется, он работает таксистом, но точно утверждать не могу, да и вообще мне по барабану, кем и где он работает. Мы с ним здоровались и то не каждый раз.
Гуля была тихоня. Узкие черные глаза, какие-то огромные темные кофты, стрижка «ежик» и тяжелые ботинки с толстыми подошвами. Ладно, хоть не готка. Не знаю, почему ее взяли на курс, но говорила она тихо, неуверенно, а вот рисовала шикарно. У меня до сих пор где-то валяется пара ее рисунков. Задумчивые драконы с короткими крыльями и печальными глазами. Почти такой же, яркий, как граффити, красовался у нее на плече. Мы все переодевались за кулисами, не стесняясь друг друга, и каждый раз я с восхищением смотрел на ее тату. Даже на репетициях она рисовала. Странно, что она не пошла в художку. Это было бы логичней.
Все думали, что Гуля лесба, по крайней мере, ее никогда не видели с мальчиками. Мне так не казалось. Пару раз по пьяни я увязывался за ней и намекал, что неплохо бы нам перепихнуться, но получал неизменные нет. Вполне возможно, у меня могли быть шансы, если бы я намекал до того, как выпитое мной стремительно и неожиданно вырывалось наружу, а не после.
А вот Вова пил в два раза больше моего и не пьянел. Вернее, он просто вырубался, а утром был как огурчик. Может, потому, что заедал исключительно огурчиками, не знаю. Меня огурчики не спасали совершенно. Но вот перегара, причем убойного, избегать ему все же не удавалось.
У Вовы были огромные уши, мелкие кудри, как у барашка, и здоровенные мозолистые руки. Вроде уже не жил в деревне и не работал, но мозоли все равно не проходили. Как и я, он не хотел идти в армию, а все это актерство ему было до одного места. На парах он сидел на последней парте и спал. Если бы это было нормальное учебное заведение, его бы будили и делали замечания, лишали стипухи и все такое, но это был обыкновенный кулек, и на Вову никто не обращал внимания. Он все время говорил: «А вот у нас в деревне» – и изображал разных дядь Вась, теть Марусь и прочих колоритных персонажей. Делал он это, надо сказать, первоклассно, но как только доходило до репетиций Чехова и Островского, все мастерство куда-то испарялось, и Вова становился еще более деревянным, чем Миша.
Всего нас училось тринадцать человек. Остальные тоже были чудаковатыми, но не настолько.
Катька три раза поступала в театралку, но успешно проваливала. И неудивительно: экспрессия – ее второе имя. Даже «кушать подано» она произносила так, словно ее ломало от передоза. Хотя, наверное, каждый третий заваливал вступительные на актерку института. В училище брали всех.
Юлька твердила, что театр – это рупор, и она пришла вещать всем женщинам, что они не могут называться женщинами, пока не выполнят свою священную обязанность и не пророжаются. Она именно так и говорила – «пророжаться».
«Да как ты не понимаешь, – убеждала она несчастную Гулю, – каждая, абсолютно каждая женщина должна пророжаться».
Сама она не смогла забеременеть – не все в порядке со здоровьем. Но ее даже Сергеич побаивался.
Нина фанатела от Агузаровой.
Стася писала рассказы и пьески про ангелов.
Марина красила волосы в розовый и говорила о Зощенко «тот, что про щенков писал».
Вероника – анорексичка.
Лера картавила, носила дреды, широкие штаны и читала рэп.
Тома смотрела «Дом-2», мечтала стать его участницей и несколько раз отправляла свою анкету.
А Женька хохотала как ненормальная. Всегда. Даже если никто не смеялся.
С такими людьми мне приходилось не только учить историю театра или основы звукорежиссуры, но и контактировать на сцене, играя в различных этюдах и сценках.
Хотя на парах я бывал от случая к случаю. Мастерство старался не пропускать, а на все остальное забивал без сожаления.
Обидно бывало только, когда решался-таки прийти, а пару, как назло, отменяли.
Очень часто я думал, что я здесь делаю вообще?
Хотя так каждый второй, наверное, думал.
Еще раздражали танцоры и, почему-то, оркестранты. Первые строили из себя непонятно кого, вроде как мы такие звезды-звезды, что хоть завтра в Большой театр, а вторые – очень жалкие. Так и хотелось их чмырить. С одним я схлестнулся не на шутку. У него оказались крепкие руки, на тубе, наверное, играл, но я все равно навалял ему по первое число.
