обтягивающее.
Изумруды.
Вечернее платье.
Платье в пайетках.
Только «Армани».
Балетная пачка.
Прозрачное черное нижнее белье.
Бальное платье из тафты.
Что-то подходящее для машинной стирки.
Карнавальная полумаска.
Фиолетовая бархатная пижама.
Свитер из ангоры.
Красный бант.
Горностаевый мех и жемчуг.
Большая шляпа с цветами.
Леопардовая шляпа.
Шелковое кимоно.
Очки.
Трико.
Татуировка.
Встроенный электрошокер, отпугивающий незваных гостей.
Высокие каблуки.
Кружева и ботинки в стиле милитари.
Фиолетовые перья, веточки и ракушки.
Хлопок.
Фартук.
Бикини.
Дождевик.
Если бы твоя вагина могла говорить, что она сказала бы?
Помедленнее.
Это ты?
Покорми меня.
Я хочу.
Ням-ням.
О да!
Давай еще раз.
Нет, вон там.
Вылижи меня.
Сиди дома.
Смелый выбор!
Подумай хорошенько.
Еще, пожалуйста.
Обними меня.
Давай поиграем.
Не останавливайся.
Еще, еще!
Помнишь меня?
Входи.
Пока — нет.
Ой, мамочки!
Да-да.
Встряхни меня.
Входи — на свой страх и риск.
О боже!
Слава богу!
Я здесь.
Пойдем.
Найди меня.
Спасибо.
Bonjour[1].
Слишком сильно.
Не сдавайся.
Где Брайан?
Так-то лучше.
Да, сюда, сюда.
Потоп
[Еврейка, классический британский акцент]
Внизу? Нет, я не была там с 1953 года. И Эйзенхауэр тут ни при чем. Нет-нет, там погреб, очень сырой и холодный. Тебе там делать нечего, уж поверь мне. Тебе станет плохо. Ты задохнешься, тебя затошнит. Там всюду только сырость и плесень. Фу! И вонь невыносимая. Вся одежда пропахнет. Нет, там ничего не случилось — ни взрыва, ни пожара, ничего существенного. Честно говоря… а впрочем, не важно!
Совсем не важно. Я не могу тебе об этом рассказать. Зачем такой умной девочке расспрашивать старых перечниц об их «тайном месте»? В мое время такого не было. Что? О боже, ну хорошо.
Был один парень — Энди Лефтков. Смазливенький такой — ну, тогда мне так казалось. Высокий, как и я, и мне очень нравился. Он позвал меня на свидание, приехал на машине…
Нет, я не могу об этом говорить. Рассказать тебе о своем «месте» я просто не в состоянии.
Ты просто знаешь, что оно там. Как погреб. Иногда там что-то клокочет — слышно, как вода бежит по трубам, как туда попадают всякие предметы, мелкие зверушки и прочее. А когда случается потоп, то кто-то должен прийти и заткнуть щель, из которой течет. Но почти все остальное время дверь закрыта. Ты забываешь о ней. Это ведь часть дома, но ее не видно, и ты о ней не думаешь. Но она должна быть — ведь в каждом доме есть погреб. Иначе спальня была бы в подвале. Ах да, Энди Лефтков. Точно!
Энди был красавчиком. Сексапильный — так говорили в мое время. Мы сидели в его машине — новенькой белой «Шевроле Бел Эйр». Помню как подумала, что для ее сидений у меня слишком длинные ноги. Ноги у меня и в самом деле длинные, и они стукались о приборную панель. Я разглядывала свои коленные чашечки, как вдруг он неожиданно поцеловал меня. Казалось, он вот-вот скажет: «Делай со мной все, что захочешь». И я возбудилась — очень возбудилась, и там все намокло. Я ничего не могла с собой поделать. Страсть, словно бурный поток, вырвалась из меня через трусики, прямо на сиденье его новенькой белой «Шевроле Бел Эйр». Это была не моча, и она совсем не пахла, хотя, сказать по правде, в тот момент я вообще не чувствовала запахов. Но Энди сказал, что пахнет кислым молоком и что я испачкала его машину. «Чокнутая вонючка», — сказал он. Я хотела объяснить, что его поцелуй застал меня врасплох и со мной такого прежде не было. Я попыталась оттереть пятно с платья. Платье было новое, медового цвета, но теперь с этим влажным пятном вид у него был ужасный. Энди отвез меня домой, не проронив по дороге ни слова. Захлопнув за собой дверцу машины, я словно навсегда закрыла магазин. Больше покупателей не было. Я несколько раз ходила на свидания, но сама мысль о том, что снова обмочусь, повергала меня в панику. Так что больше я ни с кем не была близка.
Иногда мне снились сны — совершенно безумные, словно под кайфом. Мне снился Бёрт Рейнольдс[2] — сама не знаю почему. Он никогда не принимал участия в моей реальной жизни, но во снах мы всегда были вместе — я и Бёрт, я и Бёрт, я и Бёрт. Мы гуляли, ужинали в ресторане — вроде тех, что можно увидеть в Атлантик-Сити, с роскошными люстрами и элегантными интерьерами, тысячей официантов в жилетках. Бёрт дарил мне бутоньерку из орхидей, и я прикалывала ее на свой пиджак. Мы смеялись. Мы с Бёртом всегда смеялись. Ели коктейль из креветок — огромных и сказочно вкусных. И снова смеялись. Мы были очень счастливы. Потом он смотрел мне в глаза, притягивал к себе на глазах у всего ресторана, и когда уже готов был меня поцеловать, комната начинала дрожать, из-под стола вылетали голуби — уж не знаю, что делали голуби под столом, — и оттуда, снизу, вырывался бурный поток. Этот поток становился похож на полноводную реку, в которой плавала рыба и маленькие лодочки. Весь ресторан тонул в воде, Бёрт стоял в ней по колено, и вид у него был ужасно разочарованный из-за того, что я снова это сделала. Он с ужасом смотрел на своих друзей — Дина Мартина[3] и прочих, которые проплывали мимо нас в смокингах и вечерних платьях.
Больше мне такие сны не снятся — с тех самых пор, как мне вырезали все, что связано с «этим местом». Удалили матку, трубы и все дела. Врачу казалось, что это смешно, он сказал мне: «Если этим не пользоваться, оно приходит в негодность». Но потом я узнала, что это был рак. Все было кончено. Да и кому оно нужно, правда? По-моему, важность этого всего изрядно преувеличена. В жизни есть много других вещей. Я, например, люблю выставки собак. И еще продаю старинные вещи.
Что бы она носила? Что это еще за вопрос? Что бы она носила? На ней была бы большая табличка: «Закрыто на ремонт после потопа».
Что бы она сказала? Я же говорю: это не человек, который может говорить. Она давно перестала быть живым существом. Это просто место. Место, куда никто не ходит. Это закрытый подвал. В самом низу. Вы довольны? Хотели поговорить — получайте. Заставили старушку рассказать о своем «тайном месте». Теперь вам легче? [Отворачивается и
