и недомученный вебинар по финансам в арт-терапии. При этом я не довезла до Шри свою работу, на которую мы рассчитывали жить в первое время.
Я все-таки нашла работу в Москве, я стала научным редактором и корректором в МИИГАиКе и проработала 4 месяца. И планировала работать дальше, но работа неожиданно сказала: «Что? Оля, почему вы мне не сказали, что ваше море за пределами РФ?» – «А вы не спрашивали». – «Мы не можем вас держать, у нас научные исследования по заказу Минобороны, у нас гранты, мы государственный институт».
В понедельник я съездила подписать заявление об увольнении по собственному желанию, а во вторник мы уже смотрели на новый мир с 16 этажа отеля в Абу-Даби.
Итак, мы привезли с собой оставшуюся часть своего онлайнового мира. И тут она тоже, как и реальная, встала под вопрос. Что нам надо, что не надо. Я стала поочередно отменять то английский («Рома, сорри, у нас плохая связь, Рома, у нас сегодня пауэр кат, Рома, тут говорят на примитивном английском, мы здесь забудем даже то, что знали»), то Фельденкрайза, то йогу по утрам… И это оказалось так же страшно, как остаться без нажитых вещей. Нажитые цели и желания – это тоже наша часть, которую надо ставить под сомнение и слушать, что же нам важно по-настоящему и в настоящем.
Через три недели мы все-таки вошли в прежний режим, и английский остался с нами, и Фельденкрайз, и я даже сделала несколько упражнений из курса арт-терапии. Пару раз даже удалось почитать одну из трех взятых с собой бумажных книг – автобиграфическую инструкцию по ведению зож-бизнеса от создателя батончиков Kind. Вторым номером приехала новенькая «Соматика» Ханны, а третья была книжкой с картинками, любимым моим пособием по дзен-дудлам.
То, что мы взяли с собой, и чем мы из этого реально пользуемся – это проверка того, насколько мы живем в своих убеждениях и представлениях о нас, насколько вообще живем. Книгу от создателя батончиков я начала читать еще в Москве. Она стала для меня картой вдохновения. Достаточно открыть ее, и неважно, о чем там, любое предложение может навести меня на свои мысли, завести мой моторчик. И этим она прекрасна и жива во мне, а не лежит в чемодане.
С красками и кисточками другой прикол. Я положила акрил в чемодан под кровать, а в тумбочку акварель. И замучалась возюкать чемодан по полу, то и дело доставая из него новые акриловые тюбики. Но это уже нюансы. Хорошо, что общее направление верное. Что краски не в моей голове, а в моих руках.
А вот с гитарой пока все хорошо. Хорошо, что продала ее. Девчушка лет пятнадцати, приехавшая за ней с «Авито», была так счастлива, когда бережно, как святыню, укутывала ее в привезенное покрывало и выносила в московский ноябрь. А у меня в чемодане лежит деревянная полуигрушечная флейта с приятным звуком и настоящий варган.
Из вещей, самых-самых необходимых, я взяла свою коллекцию ярких платков. В ней несколько палантинов, одно парео со Шри-Ланки и огромное полотно с деревом, которое висело в нашем прошлом доме, в светло-зеленой большой комнате с желтым бамбуковым полом.
Полотно пока лежит в чемодане, оно не видит в этом доме места для себя. Зато пригодилась просторная алтарная ниша этого дома – на нее выпрыгнул наш маленький Будда и присоединился к такому же большому хозяйскому. Прыгнули мои краски и рисунки в разноцветных рамках. Один из моих правополушарных арттерапевтических рисунков назывался «Мое будущее через год», и это было уже как раз через год.
Эрик аккуратно выставил в ряд свои машинки из чемодана.
У мужа выпрыгнул любимый коврик для йоги цвета нашей московской машины – глубокого сине-зеленого. Машину пришлось оставить, а вот коврик в чемодан вошел. Бумажные книги еще не распакованы, но от этого не менее ценны и нужны ему. Мы только начинаем новую жизнь. И это наш первый дом. Мы забронировали его еще в сентябре из Москвы, у русских, которые здесь работают агентами по недвижимости. На сайте все было очень красиво. И на фото, и в тексте. Мы просили прислать нам видео, и, черт побери, даже на видео от предыдущих жильцов мы не углядели ничего плохого.
Красивые картинки
Наша красивая картинка гласила – «уютный дом на три с половиной спальни». «Полспальни» оказались предбанником перед туалетом. Муж прекрасно разместил там коврик для утренней йоги. Одна спальня была нормальной – со светлым окном, тумбочкой, сушилкой для вещей и столиком из ламелей неизвестного назначения. Ее мы и заняли. Вторая комнатушка была еще меньше нашей, окно ее выходило на бочку с водой и на нем была решетка из крупных горизонтальных прутьев, в которую при желании смогла бы залезть целая кошка. Ее мы планировали сдавать, чтобы разделить расходы на жилье. Мы думали сдавать и третью. Пока не увидели ее воочию. Третья комната была с окном, но оно выходило – тадам! – в хозяйскую пристройку, где жил наш дедушка-хозяин из Коломбо, когда приезжал к нам, иногда без предупреждения, иногда на несколько дней. К тому же дедушка плохо владел английским, и мы не могли объяснить ему, что с этой комнатой не так. Ну и что, что там темно, душно и пахнет соляркой от его газонокосилки? Он же сам так живет с другой стороны окна. Включает вентилятор на всю ночь, а вечером на всю ивановскую заводит ланкийское радио и громко разговаривает с женой по телефону. Чего ж нам не живется?
Дедушка у нас хороший, добрый, улыбается и долго-долго пересчитывает наши 500 долларов в месяц, выданные ему в рупиях и завернутые мужем в бумажку. У дедушки кнопочный телефон и он ездит в Коломбо на поезде. Из города он приезжает к нам в рубашке и брюках, а здесь переодевается в свой старенький любимый саронг (такой кусок тряпки, мужская юбка) и косит газон. Еще ездит куда-то в город платить за наш модемный интернет на ржавом велосипеде. А на обратном пути привозит Эрику курд в глиняном горшочке и бутылочку разливного кетула. Курд Эрик не ест, а кетул через неделю забродил.
Дедушка будто вышел из другого времени. Будто в его Велигаме нет йогурта в пластиковых контейнерах. Будто нет оплаты картой. При этом в его каморке через окно без занавесок видна старая рекламная вывеска этого дома, засунутая между бетонной стеной и кроватью без белья. Написано White House, и выглядит все
